I

Мы летим через Японское море. Наша двухмоторная «Катилина» похожа на большую рыбу. В штурманской рубке, на алюминиевом столике, полётная карта. На ней красным карандашом прочерчена трасса. Ома идёт от Владивостока через Японское море на юго-восток, пересекает Японию и упирается в маленькую точку на берегу Великого океана. Высота - 13 тысяч футов! Морозит. Борттехник варит какао на электрической плитке и угощает нас. В полусферах из непробиваемого стекла мёрзнут у пулемётов два молодых краснофлотца, щеголевато одетых по случаю необычного полёта. Владивосток всё время передаёт частушки, чтобы мы не отклонились от курса. Это называется «радиомаяк». Океан закрыт густым слоем облаков, но черев радиолокатор я вижу чешую воды. Этот умный прибор умеет видеть сквозь облака. Четыре с половиной часа полёта. Вдруг кто-то восторженным голосом Колумба кричит: «Земля!...» Я бросаюсь к иллюминатору. Под нами Япония. Мы перелетаем хребет и прижимаемся совсем низко к земле. Чёрные, жёлтые, зелёные, бурые лоскуты земли. Строгие, прямые линии каналов. Дома, храмы. Облака жмут нас всё ниже и ниже. Вот уже отчётливо видны машины на шоссе ч японцы, задирающие головы. Покружившись над Тихим океаном, находим нужный аэродром и идём на посадку. Это Ацуги - километров восемнадцать от Иокогамы. Туман и дождь. Спрыгиваем в чавкающую грязь и направляемся к толпе изумлённых американских солдат. Сегодня погода нелётная и ни один самолёт не поднимался в воздух.

II

Мы едем в Иокогаму на японском автобусе. Сзади на машине приделан неуклюжий газогенератор, похожий на самовар. Автобус развивает скорость не больше восемнадцати километров в час. Мы ползём, дымя и чадя, по размокшей и побитой дороге. За рулём пожилой японец с белой повязкой на рукаве. Он задумчиво водит баранкой. Рядом стоит шоколадный от филиппинского солнца американский солдат, жуёт резину и ухмыляется по поводу японской техники. Встречные автомобили, в том числе и легковые, тянутся, обдавая нас угаром и дымом своих «самоваров». В Японии нет бензина. Его хватает только для императорских и министерских машин. Бензин весь ушёл на войну. Нефтяные богатства Голландской Индии. захваченной в своё время японцами, не дошли до метрополии: не хватило кораблей для перевозки. Четыре года дымят «самовары» по японским дорогам. Сотни разных «систем», сконструированных в кустарных мастерских. Часа полтора мы будем добираться до Иокогамы, если наша «система» не подведёт. Проехали километра три - и уже остановка. Шофер развязывает соломенный мешок и бережно засыпает новую порцию деревянных чурок... Показалась деревня. Крохотные поля, похожие на огороды дачников, возделаны с предельной тщательностью и поражают ровностью грядок. Японская капуста, рис и ещё какие-то непонятные овощи чередуются с рассадой лука. Соломенные крыши домов обветшали. Промасленная оконная бумага в заплатах. В таких же заплатах синяя одежда крестьян. Нищета! Женщины в робах и штанах - кимоно не встретишь теперь в Японии - возвращаются с полей с детьми за спиной. Жалко смотреть на спящих младенцев, обвисших за спинами матерей с откинутой назад, беспомощно болтающейся головой. Этот варварский способ ношения детей у всех без исключения японских женщин, даже у культурных горожанок, неискореним. Мне рассказывали, что массовая близорукость японцев - каждый третий японец носит очки - объясняется тем, что, болтаясь за спиной, ребёнок всё время ограничивает своё зрение затылком матери.

Едем огородами-полями более часа. Американские «виллисы» обгоняют нас на каждом повороте. Встречные японцы бредут по грязи. На руках у всех жёлтые и белые повязки. Жёлтые означают, что это переводчики. У крестьянок огромные зонтики, на ногах деревянные «тэта» - сандалии наподобие маленьких скамеечек. Скамеечки эти предохраняют от глубокой грязи и держатся на перепонке, продетой между пальцами ног. Мужчины подобострастно раскланиваются, солдаты козыряют. Медленно и однообразно тянется путь. Где же Иокогама? Я знаю, что это один из крупнейших промышленных центров Японии. Я жду за каждым поворотом роскошной панорамы города, но грязные лачуги сменяют одна другую, а дорога всё та же, унылая и пустынная, с бессильно барахтающимися в грязи газогенераторами и бредущими прохожими в солдатских обносках.....

III

Наконец, дорожный указатель: «До Иокогамы 3 километра». Мы в предместьях города. Лачуги из дерева, покрытые горелым гофрированным железом. Грязь и лужи. Чёрные, полусожжённые деревья. Погорельцы. Из остатков сгоревших зданий они строят себе шалаши.

Обитатели лачуг носят воду в бидонах из-под газолина, стирают и сушат бельё. Не осталось ни стан, ни печей, ни труб.

Шоссе расширяется. Ясно, что здесь была улица. Трамвайная остановка. Чёрные деревья без листьев. Из-за деревьев торчат остовы зданий. Бензиновая колонка «Шелл» одиноко возвышается посреди площади. По непонятным нам приметам шофер ориентируется, сворачивая по асфальту бывших улиц. Одетые в чёрные френчи и обутые в тапочки, стоят на местах, где когда-то были углы улиц, японские жандармы У них кривые сабли и каскетки с японским гербом. Совсем недавно они были грозой населения, а сейчас никто их не боится и сами они не понимают, для чего стоят. Только почтительно козыряют проходящим машинам.

Темнеет. По виадуку проносится электрический поезд. Шумит океан, и в прибрежных садах кричат цикады. Несколько уцелевших зданий в центре Иокогамы, построенных по американскому образцу, освещены. Нам отводят для ночлега одну из комнат в бывшем «Шанхай-банке». В пустом зале, где когда-то суетились клерки, стоят нары, покрытые противомоскитными сетками.

Мы ложимся на жёсткие доски и несмотря на усталость не можем уснуть. От японских подушек, похожих на обёрнутое материей четырёхгранное полено, болит шея. Громко кричат цикады. Душно, как в июльскую ночь в Батуми.

В шесть утра нужно быть на ногах. Из Иокогамской бухты отправляется в Токио эсминец. На нём мы пойдём к «Миссури» - американскому линкору, где будет подписываться акт о безоговорочной капитуляции Японии.

IV

Второе сентября. Шесть часов утра. Через несколько часов мир узнает о подробностях капитуляции Японии. В Москве ещё ночь, а здесь уже взошло солнце. Оно в тумане. Над океаном белёсое марево. Только бы не опоздать к машинам! Ждать не будут. Мы спешим, на ходу жуя солёные американские галеты. До назначенного времени ещё десять минут, но двести пятьдесят корреспондентов и кинооператоров всего мира уже берут на абордаж колонну грузовиков у ставки генерала Макартура. На дне грузовиков летят пишущие машинки, съёмочные камеры, штативы. За ними - ватага военных корреспондентов и распорядителей. Операторы недовольны: густой туман не даст им развернуться.

Иокогамский порт. У пирса эсминец «Букканан». До Токийской бухты час с четвертью хода. Вот поплыли назад пирс и Иокогамский маяк. У каждого из нас в петлице номер и девиз. У меня - «Из -Иэльи». Мое место - на третьей палубе, вдоль левого борта «Миссури», прямо над столом, где будет происходить церемония. Она расписана по минутам.

С левого борта подходим к громаде «Миссури». Команда в белой, парадной форме выстроена вдоль борта. Только негров не пустили наверх. Их чёрные лица выглядывают из иллюминаторов. Целый час длятся размещение людей и расстановка съёмочных камер. Наконец все на местах. Выносят стол, покрытый зелёной скатертью. На скатерти пятно. Приносят новую, более чистую. Начинают съезжаться делегации. Прибывают представитель Советского Союза генерал-майор Деревянно и вся советская делегация. Сверху хорошо видна палуба, и мы знаками переговариваемся с операторами. Они показывают большой палец - у них всё в порядке. Один из иностранных корреспондентов бесцеремонно положил блокнот мне на спину и уже что-то пишет. Остальные тоже не дремлют: поставив на пол машинки, они выстукивают начальные строки корреспонденции.

Я никогда не забуду этой внезапно наступившей тишины. Она подчёркивалась едва слышным стрекотанием сотен съёмочных камер. Никакая режиссёрская выдумка не могла бы соперничать с естественной выразительностью происходящего. Как живой символ поверженной Японии, появляется на палубе японский министр Мамору Сигемицу. Он хромает. В тишине ясно слышатся его неровные шаги. В визитке, в цилиндре, удивительно старомодный и глупо напыщенный, как факельщик, с жёлтым лицом и злыми, тонкими губами. За ним такой же напыщенный секретарь, прямой, как восклицательный знак, с маленькой головой на тощей шее. Сигемицу роняет трость и подымает её. Обтирая платком выступивший пот, он снимает цилиндр и подходит к столу. Он садится в кресло и подписывает акт. Сотни объективов жалят его, вспыхивают магниевые лампы. Взволнованный и счастливый молодой парень - китайский оператор - с азартом снимает этот исторический момент. Наши операторы опять показывают большие пальцы. Всё в порядке. Скоро зрители Советского Союза увидят на экране всё, что произошло в это утро - утро, когда окончилась вторая мировая война.

V

Дождливым утром мы выезжаем из пустынной Иокогамы в Токио. Как и везде и Японии, нет ощущения, что переезжаешь из города в город.

Нет обычного загородного простора, полей, околиц. Поля перемешаны с улицами, заводы с деревнями, сады с высоковольтными линиями, которых так много, что они становятся составной частью пейзажа в этом районе. Мы проезжаем Кавасаки - крупнейший промышленный район, центр военных заводов, кузницу японского империализма. По обе стороны шоссе одноэтажные здания заводских KOHTOP. Между ними обширные пустыри, усыпанные остатками обгоревшего железа. Вдали, насколько хватает глаз, целая роща серых заводских труб. Самоуверенные японские политики считали свои острова недосягаемыми. Они построили промышленные центры в одном районе, облегчив работу союзной авиации. Заводы и склады занимают огромную площадь вдоль берегов Тамагавы. Плодородная долина этой реки, отделяющей Кавасаки от Токио, больше непригодна для земледелия. Горные районы отведены помещичьим паркам и родовым именьям. Красотой национальных парков любуются многочисленные туристы. Вся эта «эстетика», приятная для глаза, больно отзывается на желудке японского рабочего и крестьянина.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.