- Отстань! Тебе бы всё смех да смех! Бесчеловечный ты, Никита, чужого горя знать не хочешь! - всхлипнула Маруся и отвернулась.

- И то, Никита, - снова послышался голос пожилой женщины, - что ты её теребишь? Человеку тошно, а ты ей вопросы!

- Так я же, тётя Мотя, любя! Надо же от неё скуку спугнуть.

- Нет, уж ты лучше помолчи... Замолчали все...

Одна за другой вонзались в землю молнии. Люди сидели, тесно прижавшись друг к другу. Может быть, от этой близости или от общего для всех впечатления уюта, которым дышала старая рига, укрывшая нас от непогоды, все, должно быть, думали в этот момент одинаково. Мы радовались судьбе нынешнего урожая, и приятно было от сознания своей безопасности и от того, что, встретившись в сумраке риги случайно, чувствовали какую - то близость друг к другу, как старые друзья. И, конечно, всем в этот момент хотелось помочь Марусе, чтобы и у неё было хорошо на душе, но никто не знал, как это сделать. Никитина шутка явно не удалась, он был смущён, и все видели это. А Маруся сидела на охапке соломы одинокая, сердитая не только на Никиту - на всех нас. Если бы не гроза, она и минуты не оставалась бы с нами, её обидчиками...

Никита ещё несколько раз наклонился к Марусе,

не решаясь сказать ей что - нибудь, потом махнул рукой:

- Вот если бы тебе Нюся рассказала, как оно бывает... - Никита тревожно взглянул в лицо женщины, сидевшей рядом с ним. Та улыбнулась в ответ уголками тонкого рта, прощая соседу его нескромность. Подумала и сказала:

- Что же... Я расскажу. Пожалуй... - и поправила косынку, упавшую с головы на тонкую шею...

«Это и есть Нюся Черемнова! - подумал я. - Конечно, она! Такой она и должна быть - тоненькой, аккуратной, строгой».

- В войну вышла я замуж за одного эвакуированного, - тихо начала Нюся, сосредоточенно разглядывая носок своего маленького сапога. - Сколько раз его спрашивала: «Скажи, Коля, правду! Возраст у тебя уже немолодой. А я обратно свои слова к тебе не возьму, хоть бы что!» А он - нет и нет.

Вот уехал он как - то в район, и без него - два письма. Я долго смотрела... Одно вроде женщиной писано. Я и решилась. Пишет ему брат: «Брось, Коля, баловать. Зою хоть и жалко, но она взрослый человек, а девочек ты должен пожалеть. Дети - то при чём? Приезжай и возьми обеих». А другое письмо от жены. Жалуется, что жить ей тяжело. Ещё пишет, что женщина, с которой, мол, ты живёшь, - изверг, если чужого горя не понимает... Это, значит, я. И просит хотя бы одного ребёнка взять... А у меня уже скоро тоже должен родиться. - Нюся замолчала, и все молчали тоже, только дождь шелестел наверху, и девичий голосок жалобно произнёс:

- Ой!

- ... Уж как плакала! Бросилась на койку и себя не помню. Соседка - бабушкой Марьяной звали - прибежала: «Что с тобой?», - а я и говорить не могу, кинула ей письма. Она прочитала - и в слёзы. Так мы с ней вдвоём...

... Вечером приехал. Как на порог взошёл, сразу всё понял. Сначала вроде смехом: «Что за беда, Нюся, то ли ещё бывает, что от нас

из - за этого убыло?» А я и слышать его не слышу, одно твержу: «Как ты мог обмануть? За что? Объясни?!». Он притих, начал меня уговаривать: «Успокойся, поговорим после, нельзя тебе нервничать. Успокойся!» А я одно своё: «Как ты мог?! Объясни!» Тогда он лёг грудью на стол и заплакал. Крынка с молоком стояла на столе - расплескалась, так он затрясся. И тут, как я это увидела, встала с койки и говорю ему: «Уйди!».

... Вот сколько лет прошло, а я до сих пор слышу, будто говорю это... - И она повторила тихо: «Уйди, уйди!», - словно её преследовал кто - то, а потом, помолчав, сказала: - Что же ещё ему можно было ответить?! С дороги он письма посылал. Просился вернуться с девочками. Вот бедняжки тоже - у такого отца! А я знала, что он всё равно не вернулся бы. Там у него мать, брат, дочери, первая жена. Та первая, я вторая - двух он обманул. Значит, что стоит ему обмануть ещё раз? Верить я ему уже не могла. Хотя бы у него и ничего больше не было, всё равно я бы не верила. Не знаю, если бы он вдруг вернулся, может, я его и приняла. Из - за ребёнка. Сама сиротой росла - шести лет осталась без матери, двенадцати без отца. Из - за ребёнка у меня и глаза не просыхали ни днём, ни ночью. Он - то в чём виноват - рождается сиротой! И, кажется, жизни у меня не стало больше - одно горе...

... А люди живут, работают, хлеб сеют, как будто не случилось ничего. И хлеб растёт и растёт... Сначала я вроде не понимала, что так и нужно. Обижалась на весь белый свет за то, что он не остановился из - за моего горя. А потом и сама пошла работать. И не так, как прежде, а во всю - то силу. И прицепщиком была и сеяльщиком, всю полевую работу прошла, всё могу. И покуда я сижу дома в деревне, меня жалеют, а как выйду в поле, там уважают... Так я всё в поле да в поле... А Юрик в яслях. Трудодни идут... Так и жили. И я уж забывать стала про своё горе... И даже песни уже иной раз стала петь весёлые... А дальше не знаю, как рассказывать... В другой раз, может...

Раскаты грома доносились теперь издалека, из - за реки.

Никто не говорил ни слова, и даже двое мужчин, которые недавно всё беспокоились из - за

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.