Печально слышать сетования людей на обстоятельства, не позволившие им развить в себе заложенное природой. Не столько обстоятельства нас делают теми или иными, сколько мы сами придаем им то или иное значение в зависимости от нашей внутренней предрасположенности к определенному течению жизни. Леность и жалость к самим себе нередко лежат в основе этих сетований. Мы иногда недооцениваем, а бывает, даже просто не понимаем свою роль воспитателя самих себя. Внешне гладкое движение человека к цели обманчиво. Всегда есть препятствия, непременно возникают враждебные обстоятельства. Рассчитывать надо только на то, что вам дала природа. На дар терпения, дар жизнелюбия, дар упорства, дар работоспособности. Познать и воспитать самого себя – в этом, думается, никто никому прмешать не может, значит, так в этом сила каждого человека.
И все-таки учитель необходим. Но не как создатель, а как ориентир. Истинный учитель у человека может быть только один. В моей жизни им была профессор Киевского музыкально-драматического института Елена Александровна Муравьева.
Когда бы ни размышлял о своем творческом пути, неизменно возвращаюсь мыслями к этому замечательному человеку, обладавшему исключительным даром педагога-вокалиста. Муравьева безошибочно определяла, какими гранями должен засверкать тот или иной голос, как помочь ему обрести свою неповторимую форму. Прекрасно понимая законы звуковедения, Елена Александровна между тем никогда не была диктатором: не заставляла людей петь так, как пела сама. Но если человек сходил с правильной звуковой позиции, всегда могла подсказать, в чем его ошибка. Скажем, она точно знала, когда приблизить звук, когда отдалить, прикрыть его или сделать «белым» и вульгарным. Муравьева одна воспитала 400 профессиональных артистов. Среди них такие известные мастера, как Бобков, Марьяненко, Гайдай, А. Руденко, Златогорова. Многие ее ученики теперь профессора по вокалу.
Одна из причин такой сильной вокальной школы у Елены Александровны заключалась в том, что она была не только певицей, но и музыкантом. У нее теория была подкована опытом, непосредственным знанием сцены. Раньше в Большом театре существовал десятилетний срок, после которого каждый принятый в его труппу имел право называться артистом Большого театра. В этом, по-моему, немалый смысл и немалая польза, потому что за это время человек формировался как артистическая личность, складывались его воззрения, утверждалась определенная творческая позиция.
Муравьева обладала еще одним немаловажным качеством – неподкупным отношением к искусству. По этому поводу вот что могу рассказать. Как и все педагоги, она давала дома уроки. К ней нередко приходили-светские дамы, жены офицеров – одним словом, довольно обеспеченные особы, и, казалось бы, давать им уроки выгодно и нехлопотно. Но когда такая дама вставала с нотами какого-нибудь модного, но не отличавшегося хорошим вкусом романса, намереваясь его исполнить, Елена Александровна, нимало не заботясь о том, каких материальных выгод лишается, решительно отказывалась заниматься.
Опера – особое проявление творческого стремления человека воссоздать многообразную картину мира. Опера обладает своими строгими закономерностями, нарушение которых приводит к дисгармонии и неестественности. Опере – оперное, драматургия образа в спектакле должна целиком идти от музыки. Опера – условный, поэтический жанр; поверхностное, бытовое правдоподобие несовместимо с его природой, а примитивное понимание того, что на сцене современно, порождает дисгармоничное и уродливое зрелище.
Размышления о природе оперного искусства, его истоках и современном состоянии вызывали во мне ощущение настоятельной необходимости найти новую форму оперного спектакля, основу которого составляло бы звучание, а не зрелищность. Так в свое время родилась идея создания Государственного ансамбля оперы, которая осуществилась в 1938 году. В нем принимали участие уже зрелые мастера: Орлов, Савранский, Максакова, Ханаев, Батурин, Даманский, Литвиненко-Вольгемут, Паторжинский. Были среди нас и начинающие тогда артисты: Петров, Талахадзе, Чекин, – которые впоследствии стали известными певцами.
Глубокое заблуждение считать, что постановки ансамбля приспосабливались к условиям примитивной сцены. Оперный спектакль был полнокровной, художественно полноценной формой музыкально-сценического искусства. Ее определяла задача выражения драматургии прежде всего через музыку и голос. Движения, мимика, жесты певца, вся сценография спектакля должны подчиняться условностям оперы. Известно, что в драматическом спектакле жест, мимика иногда говорят больше, чем звук актерского голоса. Этого не может быть в оперном спектакле, потому что в нем самый сильный язык выражения – звук.
Мы стремились воспитать в актере предельную выразительность пластики, дикции, присущую не актеру вообще, а именно оперному певцу. В спектаклях ансамбля по-новому решался целый ряд постановочных проблем, связанных с участием хора, с использованием балета, с предельно лаконичным сценическим оформлением.
Первая наша премьера – опера «Вертер» – проходила на сцене Большого зала консерватории. Все оформление состояло из нескольких коричневых ширм. Перед ними располагался несложный реквизит: столы, стулья. Оркестр находился позади и сбоку сцены. Несколькими деталями обозначались эпоха и место действия. Ничего постороннего не вторгалось в условный мир оперы, гармоничное единство не нарушалось никакими чуждыми элементами другого мира.
Помню, как остро однажды ощутил дисгармонию и неестественность, возникшую во время одной постановки. Это было в 20-х годах. Полтавский театр, в котором я тогда работал, решил дать выездной спектакль «Запорожец за Дунаем». Он проходил на открытом воздухе среди деревьев. Декораций не привезли, но по ходу действия нужен был какой-то предмет, чтобы там мог спрятаться от – жены Иван Карась. Решили срубить живое дерево и поместить его на сцене. И вот идет спектакль, а я не могу избавиться от жуткого ощущения, как это благоуханное дерево умирает. Тогда меня потрясла ненужность такого правдоподобия. И чем больше мы придерживались стройности и академичности, которым нас учили, тем явственнее становилась для меня несовместимость того дерева и нашего присутствия.
В спектаклях Государственного ансамбля оперы мы стремились избегать подобной дисгармонии, строго придерживаться условностей оперного жанра.
Работа в ансамбле, приобретенный там опыт еще более укрепили меня в убеждении, что работа режиссера – это исповедь. А что такое исповедь? Когда говоришь и тебе верят. Но нельзя учить людей, убивая при этом в них уверенность. А ведь часто бывает так, что, когда человек приходит в класс, или в консерваторию, или даже в театр, его прежде всего бьют по носу, стараются доказать: он ничего не знает, ничего не умеет. Это позорно, несправедливо. Существует немало случаев, когда то ли жестокие, то ли от природы глупые люди сбивали творчески одаренных людей с их позиций и доводили их до трагического состояния.
Если бы мы были манекенами, то искусства бы не было. Но мы живые люди, подверженные сомнениям и колебаниям. Помочь актеру выйти из мучительного состояния неуверенности, нередко возникающего в процессе работы над ролью, – непременная задача каждого руководителя творческого коллектива.
В договоре, заключенном со мной Большим театром на сезон ,1925/26 года, значился большой и сложный репертуар. В него входило около десяти партий, среди них: Ромео, Лоэнгрин, Ленский... Но учить мне пришлось немного: партию Принца («Любовь к трем апельсинам») и Юродивого («Борис Годунов»), Все остальное уже было спето в других городах, где я работал: в Полтаве, Харькове, Свердловске. Тепло вспоминаю об этой работе, но, конечно, самые «быстро оживающие» воспоминания – о Полтаве.
Театральная жизнь Полтавы в 20-х годах была чрезвычайно интересной и богатой. Она развивалась с той стремительностью, которая свойственна периодам великих общественных преобразований. Революция придала нашим будням динамику и внесла радикальный сдвиг в творческую жизнь. В Полтаве возникло пять театров, все они существовали без дотации государства. Несмотря на то, что в городе был объявлен комендантский час, а концерты и спектакли начинались в пять часов, зрительные залы никогда не пустовали. Работа актеров отличалась высоким профессионализмом. Из столичных театров к нам приезжали и работали выдающиеся мастера сцены. На афишах города появились имена таких певцов, как Бочаров, Сперанский, Днепров, Старостенецкая, Тов-столужская, Костюченко, Цесевич. Первоклассные певцы, имена которых, быть может, мало говорят нынешнему поколению, но если чуть-чуть поинтересоваться оперной историей, то легко убедиться, что не будь их как классических певцов, то не было бы и нас. То есть были бы, конечно, но не в таком качестве и количестве. Имею в виду и современное поколение оперных певцов – блистательных исполнителей.
О тогдашнем уровне театрального искусства Полтавы говорит и тот факт, что значительное число оркестрантов Полтавской оперы вошло затем в состав Большого театра. В Полтаве я узнал театральных и музыкальных деятелей, которые были определением эпохи. Те чувства и мысли, которые вызывали выступления таких выдающихся мастеров, как дирижер Верховинец, скрипачи Сегетти и Гидгарц, балерины Гельцер и Айседора Дункан, настолько остры и волнующи для меня и по сей день, что грамматически верное «было» для рассказа о театральной жизни Полтавы тех лет кажется мне неприемлемым. Потому что все, создаваемое магией искусства, не может уйти в прошлое и исчезнуть. Все живо, все волнует Душу...
Партию Фауста я впервые спел в Полтаве. Мефистофеля исполнял знаменитый бас Платон Цесевич. Он был приглашен в Полтавский театр на гастроли. Уже прошли с его участием «Русалка», «Севильский цирюльник». Назначили «Фауста». Но если даже в Большом театре при наличии свыше десяти Татьян отменяется «Евгений Онегин», так как назначенная артистка заболела, а остальные заняты вне тёатра7то неудивительно, что в Полтаве в то трудное время, когда свирепствовала испанка и было голодно, не оказалось ни одного артиста, который был бы в состоянии в тот день исполнить партию Фауста. Обстоятельства сложились таким образом, что мне, начинающему артисту, пришлось петь вместе со знаменитым мастером оперной сцены Платоном Цесевичем.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.