Принято начинать рассказывать историю своей жизни с детства. Но я менее всего настроен вспоминать сейчас этот период своей жизни. Детство кажется мне наиболее трудной и ответствен

ной темой. О нем мы судим с точки зрения взрослого человека и нередко

бываем несправедливы и даже чужды детскому миру. Хотелось бы избежать

соблазна, который нередко искушает людей, рассказать какие-нибудь по

учительные истории из своего прошлого. Скажу лишь, что родился

на Украине, пением увлекся еще в раннем детстве, а в школе не только пел в хоре, но и получил право проводить занятия в одной из его групп.

Упомянул об этом, чтобы определить место действия дальнейших событий и общую направленность моих тогдашних интересов.

Театр. Первые впечатления и первый опыт

Когда впервые пришел в театр, давался спектакль «Вий» по Гоголю. Даже запомнил свое место – в 24-м ряду. Сохранилась в памяти еще одна деталь тогдашнего вечера. В конце первого акта Халява, чудный баритон, запел: «Гой, хоп, мои гречанеки». Я замер, потрясенный звуком голоса, а потом, на сильной доле такта, где после запева вступил хор и оркестр, во мне вдруг что-то всколыхнулось, и, уже не помню, громко ли, про себя ли, подхватил мелодию и начал толкать локтем своего соседа, призывая разделить мое восхищение. Потом в антракте он долго на меня поглядывал, но мне не было стыдно. Я находился в каком-то экстазе. И мои неучтивые движения локтями не заслуживают большого порицания. Ведь это проявление святой силы ритма, заложенной в каждом человеке.

Когда наездами бываю в Киеве и захожу в театр, всегда невольно возникает мысль: неужели сидящие в этом зале никогда не испытали подобного чувства глубокого и непосредственного единения с поэтическим миром спектакля, какое я когда-то впервые познал здесь? И что интересно: я, подросток, не имевший еще права быть на вечернем спектакле, не чувствовал себя белой вороной среди взрослого зала, потому что все, как мне казалось, в одинаковой степени были захвачены таинством происходящего, таинством, которое должно присутствовать в любом спектакле. А без него все лишь «хитрая» пустота.

Позже, работая в Большом театре, я оказался свидетелем вдруг возникшей «моды» водить экскурсии за кулисы. Показывать, как делаются чудеса на сцене, чаще всего примитивные – вроде фонтана или какой-нибудь летящей фигуры. Жалко было тех людей, которые не только пришли посмотреть, как подвешиваются декорации с накладными ветками и облаками, но и стремились попасть к артистам в гримерные, чтобы увидеть, как выглядит тот или иной артист. Мне думается, я доброжелательный человек, люблю нежных и ласковых людей, меня нельзя назвать нелюдимым, но я был среди тех, кто воздерживался допускать к себе в уборные посторонних. Оперный артист не имеет права кого-либо принимать у себя и болтать во время спектакля. А что касается зрителей – жалко этих любопытствующих экскурсантов, которым важнее узреть чистую механику свершения таинства, чем сохранить полное ощущение поэтической правды представления, в которую человек должен верить, потому что только тогда он может испытать счастье. Когда-то Гоголева спросила меня: «Отчего вы никогда не придете к нам за кулисы?» Я ответил, что не хочу лишать себя радости зрителя видеть и верить только тому, что происходит на сцене, той радости, которую я испытал, впервые придя в театр.

«Вий» не единственный спектакль, который я увидел в Украинском музыкально-драматическом театре. Там шли тогда замечательные пьесы национальных драматургов, отличавшиеся высокой поэзией, исторической объективностью и поразительной пророческой силой. Помню «Сказку старой мельницы» Черкасенко. Ведущим мотивом пьесы было предчувствие беды, которую может принести природе промышленное загрязнение окружающей среды. Герой пьесы, мудрый мельник, ясно и просто сказал, что заводская труба и цветущее дерево рядом существовать не могут – кто-то должен погибнуть.

В этом театре играли такие замечательные мастера украинской сцены, как Литвиненко-Вольгемут, Петлярш, Бутовский, Садовский, Марьяненко, Заньковецкая. Подлинные подвижники, принадлежавшие к такому типу людей, как, положим, декабристы, следовавшие путями борьбы и страданий не ради собственного благополучия, а по своей благородной душевной настроенности.

Особенно дорога мне память о великолепной актрисе Марии Александровне Заньковецкой. В свое время Чайковский послал ей автограф: «Бессмертной Заньковецкой от смертного Чайковского». Мария Александровна происходила из богатой генеральской семьи. Окончив институт, пошла в скитания с совершенно необеспеченным театром, к которому отношение было далеко не почтительное. Выбрав этот путь, следовала им с поразительной стойкостью и преданностью. И продолжала играть на сцене даже тогда, когда потеряла зрение.

Но не одна Заньковецкая была проникнута подвижническим духом. С такой же самоотверженной отдачей трудились и другие актеры театра: братья Тобилевичи, Кропивницкий, Марьяненко... Обо всех них можно доказательно поведать новому поколению, ибо в тех трудных условиях ими сделано очень многое для духовной культуры народа. Все эти люди пошли «поневиряться» – по-украински это значит «пойти на мучительную жизнь» – ради того, чтобы разбудить духовное поэтическое начало в каждом человеке.

И так уж сложилась моя судьба, что впервые я выступил на сцене с труппой, в которой работали эти знаменитые актеры. Было это в Полтаве. Закончив музыкально-драматический институт в Киеве, я приехал в Полтаву по приглашению тамошнего театра участвовать в спектаклях, которые еще подростком видел в Киеве: «Вий», «Запорожец за Дунаем», «Наталка Полтавка»...

Опыт работы в драматическом театре и последующая деятельность в оперном привели меня к глубокому убеждению, что стиль оперного спектакля и драматического не может и не должен быть единым. Специфика оперного искусства требует строгих законов сценического воплощения. К сожалению, большинство нынешних оперных постановок может вызвать недоумение у чуткого, но неискушенного зрителя, впервые пришедшего в оперу: почему на сцене, где могут появиться даже живые лошади, а то и паровозы, люди не говорят, а поют? Опера исчезает в дыму таких «паровозов». Портянки и лошади не путь к спасению, а гибель. Оперное искусство требует определенных условностей, от которых мы ушли и почти, на мой взгляд, зашли в тупик. Сегодня видимость убила звук. И чтобы ее достичь, отменяют спектакли: на установку невиданных декораций требуется очень много времени. А ведь за 200 лет такого случая в Большом театре еще не было – отмена спектаклей ради репетиций с декорациями.

Печальная ошибка, думаю, полагать, что исполнительницы партий Татьяны или Кармен должны внешне соответствовать литературным образам. В опере не это главное. Всепокоряющий Орфей только голосом привлекал, учил не только людей, но, как говорит предание, и зверей. Прежде всего важно, что несет в себе человек. Ведь если звучит скрипка, то важно, что она играет и как играет. Точно так же и поющий: что он поет и как поет.

В Киеве я занимался в музыкально-драматическом институте в классе профессора Елены Александровны Муравьевой. Я застал ее уже тогда, когда трудно было представить, что она может исполнять партию Снегурочки: низенькая женщина, довольно полная. Но на сцене в ее пении было столько обаяния, подлинного искусства, что все остальное отступало на второй план. Я вовсе не стремлюсь этим доказать, что внешние данные актера не имеют никакого значения. Просто хочу поддержать тех немногих, для которых в опере самое важное – звучание.

Учитель

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.