Как член бюро обкома комсомола я тоже, по сути, ничего не делал. Нас там несколько человек с производства было, и всех держали в качестве статистов — бумажки подписывать, руки на голосовании поднимать. А все основные проекты решений готовились либо секретарями, либо заведующими отделами.

Поздравлял меня телеграммой Л. И. Брежнев — с выполнением пятилетки за два с ПОЛОВИНОЙ года. По-человечески, мне, конечно, было приятно. Все-таки на таком уровне заметили работу бригады. Но, с другой стороны, я оценивал поздравление трезво. Ведь сколько их уже было разослано по стране, этих брежневских телеграмм! Не было бы Бержеминского, нашелся бы кто-то другой. Мне и тогда казалось и сейчас кажется, что телеграммы, подписанные генсеком, он вообще не читал.

Мы ответили Генеральному секретарю, но кто писал ответ, я до сих пор не знаю. Единственное, что сделали мы сами, бригадой, — сходили в техотдел и выписали наши показатели. Отдали цифры в обком комсомола, и через день нам принесли готовый текст. В двадцати строках трижды повторялось: «дорогой Леонид Ильич». Я удивился: «К чему такие реверансы? Достаточно одного «дорогого». Обкомовцы поворчали, но вычеркнули «лишнее».

И это было, пожалуй, единственной моей робкой попыткой протестовать против аппаратной системы. Почему я не послал все эти показушные игры куда подальше? А почему этого не сделали тысячи других передовиков, покорно сидевших в президиуме и принимавших ордена? Не знаю, как остальные — я, если честно, считал происходившее единственно возможным ходом вещей. Я при другом времени не жил.

А, кроме того, когда я воевал, например, с Аксентьевым, он не раз мне говорил: «Тебя можно уволить по статье, как политически неблагонадежного». И хотя я знал, что нет в КЗоТе такой статьи, а было страшновато. Представьте, если б я на высоком форуме что-нибудь не в унисон сказал?.. Нет, не материальные блага я потерять страшился. Мой станок у меня не отберут. Уволят с завода — уйду на другой. А вот моральное равновесие... Знаете, я никогда не ездил на работу на автобусе. Специально ходил пешком, чтобы не портить себе настроение автобусными дрязгами. Я шел и напевал, настраивая себя на хорошую работу. И в бригаде я старался не портить никому нервы. Потому что все это мешает творческому труду. Когда у человека душа поет, он горы может свернуть. А у меня душа всегда пела. И я не мог вынести, когда после наших конфликтов она начинала петь... вполголоса, что ли. Либо петь и работать, либо конфликтовать и не работать. Я выбрал первое и не считаю, что тем самым потворствовал застою. Ну, взбунтуйся я — и что бы перемени-' лось? А вот если бы у всех людей во время работы душа пела, то мы не пришли бы к тому, к чему пришли.

Недавно сказал мне один товарищ: «Ты получил свои ордена во время застоя — сдай их назад!» Почему? Я их горбом своим заработал! Не лизаньем ботинок, а трудом. И боюсь показаться нескромным, но все-таки скажу еще раз: если бы все работали так, как я, перестраивать сегодня нам пришлось бы меньше.

Но почему я все-таки ушел из объединения? Нет, физически я не устал. Был в прекрасной форме, и мой рекорд — 120 покрышек в смену вместо 26 — никто не побил до сих пор. Мне просто захотелось отдохнуть душевно. Даже те микроскопические (по сегодняшним меркам) конфликты, которые у меня были: за квартиры, за сырье — повлияли на отношение ко мне со стороны руководства. К тому же начальником в наш цех пришел все тот же Аксентьев...

И в это время меня потихоньку стали выживать со «сцены». Перестали приглашать на заседания парткома, на конференции и т. д. А я по-прежнему был лучшим рабочим «Омскшины». Но для начальства становился все неудобнее и неудобнее, и оказался... в вакууме. Руководству объединения и обкому комсомола нужен был тихий Бержеминский, которого можно показывать делегациям как экспонат. А Бержеминский — человек со своим мнением — был им ни к чему. На меня стали коситься, поговаривать, что нет уже прежнего Леонида. Но я доказал, что есть, — выполнил план десятой пятилетки за два с половиной года. И ушел. Побежденным себя не считаю.

Вообще-то я мечтал, когда уйду со сборки, работать инструктором-наставником. Такой должности нигде нет. Но я бы ввел ее на всех предприятиях страны. Я стал бы учить людей всему, что знаю и умею. Можно же по-разному покрышку собирать. Можно всю смену надрываться и ничего не успеть, а можно легко, играючи, норму перевыполнять. Эту легкость я бы и передавал рабочим. Нужна, нужна такая должность для роста мастерства, для развития соревнования! Пусть бы мне сделали зарплату 300 — 350 рублей, и я бы с радостью учил... Слишком большая ставка? Но когда я вел школу передового опыта, экономический эффект от моей работы за три месяца составил четыре тысячи рублей. Разве невыгодно отдать тысячу, а получить четыре?

И вот я решил: ухожу. Отработал смену, а мне навстречу генеральный директор Будеркин. Я ему все и выложил. Он мне говорит: «Ты не торопись, давай подумаем. Может, пойдешь начальником смены?»

Я отказался. Через два дня мы снова столкнулись на проходной, и директор предложил мне место мастера в СПТУ. Я согласился.

Да, когда-то я был в шинной промышленности рабочим номер один. Сейчас просто мастер СПТУ. Считаю ли себя потерянным человеком?.. Долго думал над этим. И отвечу так: нет, не считаю. Человек теряет себя только тогда, когда теряет свою опору в жизни. Я ее не потерял. Во-первых, остались мои ребята в бригадах. Я рад, что они стали хорошими специалистами, что многие из них — например, Паламарчук. Романенко, Сапунов — выходили в лидеры соревнования на «Омскшине». Это, конечно, греет. Во-вторых — и это самое главное, — в училище я нашел второго себя. Я вдруг открыл, что люблю детей, что жить без них не могу. Скажу больше: это дело так меня захватило, что я готов все сделать для моих воспитанников. У меня в группе их двадцать девять. Треть не имеет матери или отца. Городских всего трое. И у всех этих мальчишек и девчонок свои, нам не очень понятные, представления о жизни.

Ученики называют меня «папой» или «батей». Понимаете, придя в СПТУ я попробовал было работать прежними методами. И... споткнулся. Человек не покрышка, его на операции не разложишь — вот в чем дело. Если на сборке можно выдавать по пять норм, то тут... Каждый подросток требует индивидуального подхода. Где приласкаешь, а где и ругнешь. Первые два года оказались для меня архисложными, даже уходить собирался. Потом задумался: нет, шалишь, Леня, хватит кочевать. Никто за тебя твою работу делать не будет. Остался. Знакомые мне говорили: «Молодец, устроился, нашел себе работенку». Адская работенка! Пособий нет. Учусь на ошибках. Публикации о работе таких людей, как Шаталов, Волков, — редкость. Остается журнал «Профтехобразование». Словом, информации минимум. В результате убогость преподавательских приемов, плохое воспитание детей и «веселый» образ «пэтэушника»-дурака.

Не дураки наши ребята, поймите, наконец!.. К нам приходят подростки с огромными возможностями. Из них можно сделать таких профессионалов, что все ахнут. В молодости учиться легко — тут-то и нужно давать молодым твердые жизненные установки и профессиональные навыки. Они впитывают все мгновенно. Тем летом мои ребятишки на производственной практике даже во вторую смену оставались, до того им нравилось. И я их оставлял, хотя по закону не положено. А в душе радовался: ведь интерес к делу — это самое главное.

...Оглядываясь назад, «итожа то, что прожил», признаюсь себе, что не хотел бы иной судьбы. Начав все сначала, я прожил бы так, как жил. Прошли эти годы в застойное время — что ж, не повезло. Сейчас мне, верно, было б легче. Но ни от одного дня своего я не отрекусь.

Я доволен, что не был «серым» человеком.

Записал Юрий Епанчинцев.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.