В эти последние, предсмертные дни Директории особенно свирепствовала контре - разведка, шеф последней Шапуло. На станции Ровно стояли эшелоны, где помещался штаб атамана Оскилко и застенки Шапулы.
... В дощатом вагоне было душно от испарений густо сбившихся грязных тел, от прелой соломы, гнилых портянок. В углу вагона забился Петро Мысик, худощавый, с зеленоватым лицом юноша лет восемнадцати, батрак из Полесского села Тайкуры; шомполы палачей петлюровской контрразведки исполосовали его спину красными рубцами, и он полулежал, неловко подвернув под себя локти.
Глаза его были закрыты. Сквозь забытье Мысик почувствовал грубый толчок в бок и безучастно приоткрыл глаза...
- Вставай, коммуния, передаем тебя земельному комитету... Скорей собирайся.
Мысик медленно встал на ноги и побрел, подталкиваемый прикладами гайдамаков. Стояла черная безлунная ночь; легкие Мысика жадно вобрали в себя струю свежего, пахнущего влагой воздуха... Далеко позади остались безмолвные эшелоны. Поворот... Неглубокая балка... Опушка леса... Здесь возились люди; красный свет фонаря передвигался с места на место; слышался лязг железа.
- Выкопали?
- Не вылезет.
- Скидавай рубашку... Сапоги бросай... Чтобы был гарный, как турецкий святой...
Мысика поставили на краю ямы. Он по - прежнему безучастно, чуть искоса взглядывал на гайдамаков и думал о том, что у него совсем перестала болеть спина и что вероятно скоро станет светать; временами он вздрагивал будто от холода.
- Ну, Хома, вчись били ворогoiв Украiн... Побачимо экий з тоб гайдамака!.
И как - то неожиданно сбоку, в шагах десяти от Мысика, очутился маленький гайдамак из комендантской сотни, парнишка лет семнадцати... Далеко вокруг, в тишине ночи, отдалось раскатистое эхо... Вдали испуганно залаяли собаки. Мысик медленно опустился на колени, затем прилег на бок и, словно боясь ушибиться, стал медленно сползать в яму.
- А невжеж я вмiю стрiляти?.. - недоумевая и вместе чему - то радуясь спросил Хома и, помолчав с минуту, будто задумавшись, равнодушно проронил; «Хай его бис!... На що вин з кацапами и коммунистами полiз грабути Украiну...
Это было тогда, когда Директория доживала свои последние дни. Но яд шовинизма, разлитый ею, еще не испарился, еще отравлял сердца и умы тысяч молодых крестьян.
Тяжелый труд, бесправное положение в семье и обществе «досвiтки» с горилкою, картами, пляской - таков был «круг жизни» сельской молодежи. В этой темной массе, угнетенной польским магнатом, русским помещикам, чиновником - русификатором и куркулем, стихийный протест искал выхода. Вот почему она обращалась к героической эпопее колиевщины и Запорожской Сечи. Националистической романтикой были проникнуты самые широкие слои интеллигенции: особенно молодежи, уже по самому своему возрасту склонной к романтике.
Такие настроения среди мелкобуржуазной молодежи были естественной реакцией на русификаторскую политику царизма, отрицавшего за украинским народом самое право считать себя нацией, право на родной язык, на родную культуру.
И интеллигентная молодежь, в основном своей массе близкая к селу, жившая главным образом в мещанских городишках, в стороне от промышленных центров, где прокладывалась столбовая дорога пролетарской революции, не была проникнута идеями революционного марксизма. Если в школах возникали социалистические кружки, они обычно были пропитаны густым националистическим душком. Такая кружковщина особенно стала развиваться в первые годы мировой войны.
Когда человек не видит выхода из настоящего, он обращается к прошлому, идеализирует это прошлое. Украинская шовинистическая романтика и была этим искаженным восприятием давно минувшего, фетишизированием его.
Наступил 1917 год. Временное правительство, русские великодержавные социалисты по отношению к Украине вели «ирландскую политику». Национальное самолюбие украинских масс было глубоко уязвлено и чем настойчивее была эта великодержавная политика, тем глубже и сильнее был протест. В такой обстановке пышным цветом расцвела украинская шовинистическая романтика. Создаются полки имени Богдана Хмельницкого, Павла Полубатька, происходят съезды «просвитян», носителей доморощенной «хуторянской культуры», съезды националистического учительства; широким потоком течет романтическая литература. Церковь, «просвита», школа, «вольно казацтво» возглавляют движение молодежи села и интеллигентной молодежи города. В этом обращении к прошлому украинских патриотов, идеализации этого прошлого именно как национального, а не социального движения - своеобразной пугачевщины, выражалось стремление украинского буржуа вытеснить русского капиталиста, стремление украинского кулака захватить место русского и польского магната, имела стремление украинской интеллигенции к созданию отечественной бюрократии. Поэтому в дальнейшем, с обострением классовых противоречий, с ростом авторитета большевиков в трудящихся массах Украины, национальная романтика вполне естественно стала противопоставляться уже не великодержавным тенденциям, а нарастающей пролетарской революции.
Предательство Рады, оккупация Украины австро - германцами, гетманщина нанесла жестокий удар национализму, престижу носителей шовинистических идей - украинских социал - шовинистов. Стихийное движение селянства против гетмана и оккупантов в основном было большевистским движением. В селах Волыни, Черниговщины, Украинского Полесья, в степи организуются отряды красных партизанов, в которые массами идет селянская молодежь.
Однако роль социал - шовинистов еще не закончилась. Кулак, подкулачник - интеллигент, видя успехи советской власти, все растущей авторитет ее, поняли, что пролетарская революция, советская власть, опираясь на трудящуюся массу, раньше или позднее уничтожить как класс кулачество и городскую буржуазию. Вот почему с небывалой жестокостью они повели борьбу не на живот на смерть с большевизмом.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.