От побегушек - к социалистическому труду

Наконец - долгожданный звонок. 1 час дня. Рабочие расходятся кто куда, ибо тогда на заводах не было столовых, тем более таких, как у вас на заводе. Мы же, ученики «на хозяйских харчах», бежим в свой подвал. Быстро ребята занимают места, при чем старшие сидят, а младшие стоят за их спиной. Дежурные приносят с виноградовской кухни большие бочки с первым и вторым, и начинается обед, Первые годы моего пребывания у Виноградова мне, как и другим новичкам, не полагалось скамейки. Стоя за спиной старших, я через плечо лазил ложкой за щами и кашей и, как водится, половину выливал на сидящих. За это нам здорово попадало. Поэтому если старшие уходили со стола полуголодными, то мы - вовсе голодными и вдобавок еще с битыми боками.

Щи, которые Виноградов уделял нам от щедрот своих, можно было назвать щами только при наличии хорошей фантазии. Это были лоскутья капусты, плававшей в горячей воде. Мяса в них не было никогда, зато иногда почему - то туда попадали черви. Поэтому ребята так первое и называли: червивые щи.

Кроме щей давали кашу без масла. Вот и весь обед. Интересно, что Виноградов, изображавший из себя глубоко религиозного человека, в воскресенье и праздники кормил нас той же будничной кормежкой. Если религия требует затрат, то обойдемся без нее, - так рассуждали капиталисты вроде Виноградова. В воскресенье нам давали дополнительно всего лишь один маленький калач.

Но кончается обед, и к 2 часам дня медленными группами рабочие идут на работу. Рабочий день продолжается до 7 часов. Если в первую половину дня ребята уставали порядком, то после обеда большинство ребят работало буквально через силу. Одиннадцатичасовой рабочий день был безмерно тяжел для взрослого человека. Ты представляешь, как он был тяжел для нас, двенадцати - тринадцатилетних ребят, исполнявших в то же время далеко не легкую часть работы.

Как это разнится с пятичасовым рабочим днем, которым пользуетесь вы!

В 7 часов звонок - ужин. Дают то же, что на обед, только поголоднее и поменьше. Поужинают ребята, и начинается отдых. Что делать? Со двора нас не пускали без разрешения хозяйки - она следила за нашей нравственностью. Разрешения давались очень редко. В подвале делать нечего - темно, сыро, грязно. Весь подвал освещает одна небольшая керосиновая лампа. Читать нельзя, гулять негде. Вот ребята лягут, поиграют в карты, расскажут пару сказок и заваливаются спать. Мы, меньшие ребята, всегда настолько уставали, что уже в 9 часов без всякого шума ложились спать. Спали, как убитые. Ребята повзрослей уже не удовлетворялись этим, а обычно часов в 8 - 9, перебравшись через забор, отправлялись к девчатам, т.е. в какую - либо швейную мастерскую, где в таком же положении, как мы у Виноградова, жили девчонки. Но надо сказать, Федька, прямо, что хоть и любитель я погулять был в молодости, но для нашего брата места не было. Клубов не было, кино тоже, о театре с нашим доходом в 2 рубля в месяц и мечтать не приходилось. Даже на улице - и то гулять не стоило. Бульвары от нас далеко - в центре города, а наша Воронцовская в то время почти не освещалась. Стоял на ней десяток фонарей. Фонари эти представляли из себя простые деревянные столбы, а в них маленькие керосиновые лампы. Обычно стекла били, лампы растаскивали, и поэтому фонари горели лишь по торжественным случаям - вроде ожидаемого поезда губернатора, назначения нового пристава в участок, но, в общем, не чаще четырех - пяти дней в году. В остальное время на улице царила беспросветная тьма, и, выйдя на улицу, легко можно было сломать голову и ноги благодаря скверным тротуарам и тьме. Ни конки, ни трамвая здесь не ходило, и по вечерам вся Воронцовская была полна ароматом от целых обозов «золотарей», вывозивших отбросы на Симоновские свалки. Кроме них да редких прохожих никто не забирался на нашу окраину.

Гулять, как видишь, Федя, не приходилось. Да и особенно не хотелось; так, бывало, устанешь за день, в особенности если приходилось дежурить. Так как ты не знаешь, что такое дежурство, то придется описать его подробнее.

Встаем (дежурили по - двое) в половине четвертого утра. На улице совершенно темно. Наскоро одевшись и конечно не умываясь (до умывания ли в такой холод!), бросаемся наверх. Делов надо сделать много. Прежде всего наколоть дров и растопить печки в мастерских. На это ухлопаешь не меньше часа времени. Торопишься, знаешь - опоздаешь, будет холодно в мастерской, до полусмерти изобьет хозяин. Затем надо принести дров на кухню Виноградову. Кончил с дровами - надо торопиться с водой, скоро будить ребят. Воды в ту пору у нас на Воронцовской не было. Купеческая городская дума, проведя водопровод в свои особняки на Якиманке и Ордынке, очень мало думала о рабочих окраинах, живших без света, воды и канализации.

Нам приходилось воду таскать в больших ушатах с Таганской площади. Хоть и недалеко от завода - минут 8 ходу, - но с водой зимой они тебе за два часа покажутся. Ушат тяжелый, скользя, торопишься, одежонка паршивая. Хуже не помню каторги, чем это таскание воды. Не всегда удавалось благополучно донести воду. То не давал сторож под каким - нибудь предлогом воды из бесплатного крана, и нам приходилось платить свои кровные пятачки за каждый ушат. Виноградову конечно мы и заикнуться побоялись о возвращении этих денег. Но бывало и хуже. Частенько идешь, поскользнешься, и весь ушат - на тротуар. Мало что возвращаться приходится, а тут еще дворник, обозленный, что ему тротуар залили, норовит смазать метлой по морде. А один раз я тащил, споткнулся, упал и слегка облил какому - то проходившему чиновнику фалды его шинели. Не говоря худого слова, он меня так дернул палкой по спине, что я раз навсегда усвоил истину, что чиновника ни при каких обстоятельствах обливать нельзя. Кончив с водой, бежишь будить ребят. Это тоже нелегко. Каждый норовит хоть 10 минут полежать в кровати, а за опоздание хозяин спрашивает с тебя. Хорошо, когда ты сам не слабенький. тогда одному дашь тумака, другого окропишь водичкой, с третьего сорвешь одеяло - и ребята встают. Но если дежурный слабый, тогда ему не миновать опоздания, а следовательно и тяжелого хозяйского кулака.

Подняв ребят, бежим вдвоем (вторым дежурным был обычно тихий паренек Ванька Ярославец, с которым 2 года мы спали в одной кровати) на кухню к Виноградову. Толстая кухарка наливает нам чай, дает хлеб, и мы быстро бежим к себе в подвал. Пока ребята завтракают, берем лоханку из - под рукомойника и выносим во двор. Торопимся, половину разливаем по лестнице, отчего зимой она напоминает каток.

Вылив помои, оставляю Ваньку мыть посуду (говоря откровенно, ее не мыли, а просто выливали остатки из стаканов, но это называлось все же «мыть посуду»), сам вместе с ребятами иду на работу. Там на моей ответственности, кроме уборки помещения, надзора за печами, приноса воды, еще лежит ответственность за инструментальный шкаф. Вот с этим шкафом у меня и произошла история. Шкаф не запирался, а меня то и дело отрывали от него. Кто - то из рабочих взял штангель. Хозяин хватился - нет его. Спрашивает меня, а я на знаю. Виноградов, не интересуясь подробностями, так два раза меня ударил кулаком по лицу, что я свалился с ног и по лицу полилась неопределенного цвета жидкость, состоящая из крови, грязи, соплей и слез. Минуты три я никак не мог придти в себя. Растирая по лицу кровь со слезами и грязью, я старался приняться за работу, но как ушел Виноградов - тотчас же бросился в уборную и наверно с полчаса горько плакал над своей ученической долей. Остальной день проходил весь в спешке и гонке. Работали дежурные до 10 час. С половины пятого утра и до 10 вечера - 16 1/2 часов напряженной работы, и это ведь ребята 12 - 13 лет. Так работали целую неделю. Немудрено, что здесь легко свалиться. И сваливались ребята. А болеть тогда не дай бог. Совсем не так, как описываешь ты свою болезнь.

Просыпаешься утром, ежели плохо себя чувствуешь, но если можешь ходить, все равно идешь на работу. На работе подчас тебя качает, круги идут перед глазами и все горит, но работаешь, пока не свалишься. А ежели свалишься, лежишь один в холодном и сыром подвале. Ребята придут завтракать, обедать - помогут, накормят, а 11 часов в день лежишь, как умирающая собака у плохого хозяина. Тяжело было болеть: страхкасс не было, во время болезни ничего не получал. Врачи на дом тоже ходили только к тем, кто мог трешницу или пятерку отдать. А о нашем брате, рабочем, особо не беспокоились. Одним меньше будет, только и всего.

Отпусков за счет завода не полагалось. Отпускали нас на рождество на 2 недели и на пасху на 2 недели. Но отпускали за свой счет. Для нас, ребят, это было очень невыгодно, и многие из нас с удовольствием оставались бы в Москве. Однако Виноградов прекращал давать харчи, и - хошь не хошь - приходилось ехать.

Надо тебе сказать, что вообще мы получали нищенскую зарплату. Первые 2 года платили по 2 рубля, дальше прибавляли по успехам, но выше 5 - 6 рублей платили редко. Выходя из учеников, я лично сразу получил от Виноградова 2 рубля в день. Ты видишь, какая огромная разница была между учеником и даже молодым рабочим в оплате.

То, что получали за вычетом косушек слесарю да редких калачей в праздник, целиком уходило на обузь и одежду. И то мы всегда ходили рваными, так как работали в своей одежде, никакой спецовки тогда и в помине не было.

Когда выходили на улицу, то все соседи уже знали. Говорят: «Виноградовская золотая рота идет».

Жаловаться на хозяина было бесполезно. Некоторые люди, которые весь мир через розовые очки видели, ходили к инспектору труда. Инспектор труда всех ласково принимал, обещал зайти на завод. Недели через 2 приходил такой толстый господин в форменной фуражке на завод, заходил к Виноградову и оставался там на вечер. Если после этого приходили спрашивать ответа у него, он авторитетно говорил: «Виноградов отрицает, я у него был. Он очень достойный господин, и я ему верю, но не беспокойтесь, ваше заявление я еще раз проверю». И проверял по году, по два. Поэтому и получалось, что, несмотря на то, что даже царское правительство издало закон, где запрещало применение труда детей до 14 лет в промышленности и ограничивало труд подростков до 16 лет 9 часами, в самой Москве за пару кварталов от инспектора труда 12 - летние ребята работали по 11 часов, а в дежурство даже по 15 - 16 часов.

Да, Федя, не было, пожалуй, тяжелее положения, чем жизнь учеников до революции.

Надеюсь, что ты и дальше будешь писать мне. Твои впечатления мне очень интересны. Только сравнивая их со своими, я вижу, какой скачок вперед мы сделали за эти годы в условиях труда и учебы молодежи.

Ты просишь сообщить свое мнение насчет твоих стихов. Скажу тебе, Федя, правду. Не приходилось мне вообще стихов много читать, так что мало я в них понимаю.