Олег Табаков: «Театры рождает время»

Хочется верить, что, получив наконец серьезную поддержку и не обделенные зрительской любовью, «новички» нашей театральной афиши заявят о себе уже в ином качестве, откроют новый, яркий период в искусстве – словом, сумеют сделать то, на что претендовали так много лет.

Подвести итоги определенного периода в развитии студийного движения наш корреспондент Александр Линецкий попросил народного артиста РСФСР Олега Табакова.

— Олег Павлович, столько лет говорили, писали о вашей театральной студии, так долго мечтали об этом и вы, и ваши ученики, и многочисленные поклонники спектаклей в подвале на Чаплыгина. Как удалось добиться открытия театра?

— Во-первых, давайте сразу же уточним. Мы не ждали – ничего ни от кого не ждали все эти двенадцать лет. В этом, кстати, может быть, и есть «секрет фирмы». Я убежден, что в самых трудных ситуациях спасает только работа. Вот и учеников своих тому же учил. Мы работали. Не напоказ, не для плана или вала. Работали, потому что было чему учиться, работали, потому что любили пьесы, которые репетировали. Потому, что не могли не встречаться каждый вечер, были необходимы друг другу. Все остальное – если говорить о причинах внутренних – уже следствие. Есть и еще одно, важнейшее, по моему суждению, обстоятельство. Студийные организмы необычайно живучи. Это единственная форма социального иммунитета в нашем деле. Сегодня, когда и на I съезде Союза театральных деятелей РСФСР, и на учредительном съезде Союза театральных деятелей СССР многое из практики минувших десятилетий было названо своими именами, мы, как никогда ясно, понимаем, что пережили лихие времена. Театр считался этаким атавистическим придатком аппарата, управляющего культурой. Так, во всяком случае, понимались некоторыми руководителями от культуры его роль и место. До студий ли, право слово, тут было, посудите здраво? Когда и во МХАТе Ефремов «бунтовал», посвящая XXVI съезду партии «Так победим!» (не сразу ведь решили тогда, что делать с этим спектаклем, с этой мерой художественной и человеческой правды, не сразу выдвинули на Госпремию), и в Ленкоме «по красной траве» пускали не в меру ретивых синих коней. С этим нужно было совладать, расписать на контроль, завизировать, поручить «ответственным товарищам» следить за ситуацией и прочее.

Новые театры были не то чтобы не нужны, они были вредны тогда. Причем по многим показателям. Мало того, что казались убыточными, нерентабельными, так еще грозились ставить неведомо откуда взятые пьесы – неосвященные, непроверенные, неутвержденные.

...Это сегодня, когда я знаю, что все, что я вам говорю, напечатают, когда мои товарищи по цеху получили право размышлять со сцены и с трибун не только о том, что волнует ответственных работников, но еще и о том, что волнует их самих, я могу говорить обо всем этом с известной мерой иронии, с черным юмором, если хотите.

– Своего рода объективная и критическая оценка собственных дел?

– Прежде всего собственных. Мне по работе пришлось общаться с первым секретарем Московского горкома парии Борисом Николаевичем Ельциным. Вот к тому, что сказал он на отчетно-выборной городской партконференции, я присоединяюсь полностью: то было время, когда мы молчали. Не кто-то, не сосед по лестничной клетке, не товарищ по работе, а мы сами. И хотя не совсем молчали, не всегда, и хотя что-то, конечно, говорить пытались... Но не в полный голос, что ли, не там, где могли быть услышаны.

Я ни в коей мере не зачеркиваю того, что нами в семидесятые годы было сделано – да и странно было бы от себя отказываться, – хочу только подчеркнуть: могли и должны были сделать больше. У человека нет возможности жить сначала начерно, а потом набело. Не смогли, не сумели сделать очень многого. На съезде театральных деятелей союза только Георгий Лордкипанидзе и Рачия Капланян, пожалуй, могли похвастаться, что за минувшие годы в Грузии и Армении не было закрыто органами культуры ни одного спектакля. Для наших широт неслыханная вольница. Я российский актер, патриот своего театра, но отчего же мы, перечисляя театральные города огромной России, все талдычим: Куйбышев, Омск, Челябинск? Только три имени и можем назвать из тех режиссеров на периферии, которые обратили «в свою веру» не кучку околотеатральной общественности, а целые миллионные города, – Петр Монастырский, Наум Орлов и Аркадий Хайкин. Кто спросит с тех театральных руководителей, которые вверенные им театры загубили? А вместе с ними загубили, отвратили от театра целые поколения потенциальных зрителей?

Мы вот за расхитителей, за хапуг и ловчил в государственном масштабе взялись. Имена не побоялись народу объявить, подробно и страшно рассказали о том, кто потворствовал, как и почему прижились возле нас такие «деятели». Пора бы вроде и с тех, кто данной им властью без чести и совести разграблял и обделял наши души, души детей наших, спросить. Только нет, по-моему, такой статьи в кодексе уголовном. А кодекс чести (о моральном кодексе строителя коммунизма я и не говорю) не для них писан...

— Вы сказали: «загублены поколения зрителей». Это можно как-то расшифровать?

— Здесь и так все ясно, по-моему. Я вспоминаю, как недели за две до того, как предстояло пойти в Саратовский ТЮЗ (и в годы моего детства, и теперь руководит им Юрий Петрович Киселев), я начинал вокруг театра «давать круги». Ходил по улице, представлял себе, как войду, где сяду, как погаснет свет, откроется занавес и начнется чудо. Кто знает, может быть, именно с этой влюбленности в чудо театра и начинается путь к нему? Я-то уверен, что это так.

Вы спросите: как это получалось? Очень просто – в театр ходили, и ТЮЗ, и драматический пользовались успехом, там работали хорошие актеры, на которых ходили, там умели создать небытовую, театральную атмосферу. Утеряли мы, что ли, это качество, умение это?

А получается в результате, что театр, перестав быть чрезвычайным явлением, «отвадил» зрителей.

— Точнее, «не привадил» их...

— Пусть так. Вот филологи и опытные педагоги утверждают, что иностранные языки ребенок лучше усваивает а раннем возрасте. Чем раньше, тем легче и крепче. Если с раннего детства начинать (были такие опыты, когда отец, скажем, по-английски с младенцем общался, а мать – на родном, по-русски), то 'человек вырастает со знанием двух родных языков. Уверен, и «театральный» язык, если его начать прививать с раннего возраста, может стать родным, необходимым...

Готовясь к съездам театральных деятелей России и Союза, мы задумались над важным вопросом: что театр может и должен дать нашему времени, обществу? Попытались свежим взглядом увидеть проблему, переосмыслить.

— «Мы». Это кто?..

— Как ни странно, «мы» – это поколение нынешних пятидесятилетних, тех, в частности, кто начинал в 50-е годы, в то время, когда рождался «Современник», и не успел за тридцать лет забыть, ради чего и как тогда все делалось. Я говорю прежде всего об Олеге Николаевиче Ефремове, чье выступление на последнем съезде ВТО (и первом съезде Союза театральных деятелей РСФСР) придало мощнейший импульс делегатам, заставило не просто выслушивать очередного оратора, а активно размышлять, действовать. Говорю о драматурге Михаиле Шатрове, критике Анатолии Смелянском, режиссере Марке Захарове...

Я ощущаю, что сегодня главный груз, самая тяжелая ноша ложится именно на плечи нашего поколения. Причина тому очевидна: мы помним, как однажды на наших глазах попытались придать жизни иной ритм, как вдруг расширились горизонты неведомого нам прежде. Мы что-то успели все же сделать в начале шестидесятых. И потому, что были едины, и потому, что знали, для чего, хотя и не всегда знали, как. А за двадцать лет у каждого из нас было время подумать, почему же не довели мы тогда дело до конца, где и когда себе, своим идеям и своим идеалам изменили, где спасовали.