Олег Куваев: жизнь, книги, мечты

Литература, книги о путешествиях, с таким увлечением «проглатываемые» им, сделали свое дело, определили его выбор «куда жить» после школы. «Мне кажется, – говорил О. Куваев в сохранившейся записи последнего выступления на радио, – что мужчина, которому за тридцать, частенько задает себе вопрос: «Если бы все сначала? Что тогда?» Мне на этот вопрос легко ответить. Если бы все сначала, то, разумеется, был бы геологоразведочный институт и Чукотка. Вот эти два понятия – вуз и местность – помогли мне сформироваться. Кроме того, мне всегда везло на хороших людей».

Готовясь стать «правоверным» геологоразведчиком, он не терял времени даром. После окончания третьего курса института устроился на лето коллектором в партию, которая работала на Таласском хребте. Ведь это были те самые «Пржевальские» места на Тянь-Шане, куда стремился когда-то! «Вьючные верховые лошади, долины горных рек Аспары и Мерке, перевалы, вершины» – для начинающего геолога это была хорошая школа, проверка на выносливость и прочность характера. «Тянь-Шань меня очаровал, – вспоминал О. Куваев. – Желтые холмы предгорий, равнинная степь, тишина высокогорных ледников. Кроме того, я прямо сжился с лошадьми и, ей-богу, ощутил в себе кровинку монгольского происхождения». И еще он дал себе твердое слово, что после института поедет работать именно в эти места. Он еще не знал, что все случится для него по-другому, что не знойный Тянь-Шань, а суровая Чукотка станет его судьбой...

Работа в геологической партии, тянь-шаньские впечатления для Куваева-студента не прописи бесследно. Он стремится теперь каждое лето использовать с максимальной целесообразностью для будущей профессии. После предгорий Тянь-Шаня, которыми продолжал восхищаться, О. Куваев побывал на Алтае, в верховьях Амура, где работал в одном из старых золотоносных районов с почти выработанными рудниками, а в 1957 году, уже будучи на последнем курсе, попал на Чукотку. Ему «просто» хотелось «ступить на коричневый угол карты, о котором даже в лекциях по геологии Союза говорилось не очень внятно».

Бухта Провидения, бухта Преображения, потом залив Креста – вот вехи того маршрута, в котором участвовал О. Куваев. «Еще в бухте Преображения, – признается он, – я понял, что погиб. Ничего похожего мне видеть не приходилось, как не приходилось раньше ходить на вельботах за моржами с чукчами, охотиться с резиновых лодок в море. Позднее начались нечеловеческие «десанты», когда все – от спальных мешков и палаток до примуса и керосина – люди несли на себе».

Судя по всему, экспедиция эта оказалась не из легких. Погибли оба трактора, попав в тальник, пришлось пешком выбираться к заливу Креста, где «ждали вельботы, потом в течение двух недель пережидать шторм, питаясь моржатиной. Над заливом каждый вечер повисали ужасные марсианские закаты на полнеба».

Все это «окончательно доконало» его, и в феврале следующего, 1958 года О. Куваев, проявивший при распределении настойчивость и упорство в хождении по «инстанциям», очутился на берегу Чаунской губы, в Певеке, этом «чукотском Клондайке». Так свершилась его заветная мечта попасть на работу на Чукотку. Незадолго до его приезда в Певек здесь открыли промышленное золото, так что жизнь бурлила, била ключом – и в геологическом управлении и в самом поселке. Попав в Певек, он почти сразу же уяснил для себя простую, но необходимую для каждого новичка истину: «система работы» здесь коренным образом отличалась от системы столичных экспедиций. И что, скажем, тундра для тех, кто постоянно работал в Певеке, не была экзотикой, «люди просто жили в ней обычной и привычной жизнью». «Я, – пишет О. Куваев, – прожил там почти три года, даже научился ездить на собачьих упряжках, все это послужило отличной школой. В управлении царил дух легкого полярного суперменства, что только помогало работе. Работа, собственно, была основным занятием...»

В том, что О. Куваев избрал местом для будущей своей дипломной работы северо-восток страны, мне думается, определенную роль также сыграла литература. Уже в институте «книжные интересы» его «несколько расширились», наряду с любимыми Чеховым и Пришвиным появились Э. Хемингуэй, С. Фицджеральд, У. Фолкнер, книги Бредбери, А. Сент-Экзюпери, «Моби Дик» Г. Мелвилла. И еще: он стал «собирать книги по Северу, и появился новый кумир – Нансен». Нансен, Амундсен, исследователь Антарктиды Р. Ф. Скотт – имена этих неутомимых путешественников, отважных исследователей становились для него такими же привычными и близкими, как и ранее имена Ливингстона и Пржевальского. И хотя после третьего курса О. Куваев, повторю, отправился на Тянь-Шань, в страну, «где осталось мое сердце», как скажет он потом в «Чуть-чуть невеселом рассказе», и где «все желтое. Даже воздух желтый. С вершины видно желтую степь», несмотря на то, что, работая уже на Севере, он еще долго будет вспоминать «лица знакомых киргизов, названия речных долин», остро ощущать «запах лошадиного пота», именно Чукотка стала главным маршрутом в его жизни. «...За девять лет, – писал он Г. Жилинскому в январе 1971 года, – (я) излазил ее вдоль и поперек и проплыл на байдаре от Певека до Лаврентия вдоль всего побережья». «Если в какой-то год я на Чукотке не бываю, – говорил О. Куваев в уже цитировавшемся выступлении на радио, – а летаю я туда почти каждый год, то позднее, всю зиму, весь остаток года бывает как-то неуютно жить. Чего-то не хватает. Чукотка – это как... «первая любовь». «Там сформировался как личность, – не однажды повторял он, – и посему считаю ее родиной, не меньшей, чем то место, где родился».

Начинал О. Куваев коллектором в бухте Провидения – заливе Креста. Затем был начальником отряда на Ичувееме, а позже начальником партии на Чауне и острове Айон. «Сплавлялся с работой по Чауну, Эргувеему, Амгуэме, Палявааму, – отвечал писатель впоследствии на один из вопросов присланной ему анкеты. – Морем из Певека плавал на Айон и на мыс Биллингса. На вельботе – от устья Амгуэмы, косы Двух Нилотов до Лаврентия». U том, насколько насыщенной и целеустремленной, насколько энергичной была жизнь и работа О. Куваева на Чукотке, можно судить хотя бы по письмам его к А. Попову периода 1959 – 1961 годов, писавшимся, конечно, без какого-либо прицела на возможную в будущем публикацию. Это горячий и непосредственный отклик на захватившую, его реальность. Эти ставшие сегодня бесценными для выяснения биографии писателя документальные свидетельства как бы двойным светом высвечивают поистине подвижнический характер человека, для которого его профессия изначально не была чем-то замкнутым, стиснутым рамками непосредственных служебных обязанностей, а, напротив, средством и способом к постижению еще не разгаданного, еще не открытого, не пройденного им самим и, как всегда в таких случаях, требовавшего от него напряжения физических и душевных сил. По-иному ведь он не мог, просто не мыслил, если чему отдавался, то отдавался весь, сполна, на пределе. И этому правилу или, лучше, «образу жизни» он остался верен до конца.

Письма к А. Попову красноречиво подтверждают, что в своих действиях О. Куваев с самого начала руководствовался не только и не столько бездумным мальчишеским азартом, но трезвым расчетом, заранее выверенным им. А сама трудновыполнимость намеченных им обширных маршрутов, на первый взгляд чисто функциональных, была для него не поводом пощекотать себе нервы, не стимулом для «острых ощущений», до которых, по его собственным словам, охочи «всякого рода любители экзотики», «искатели приключений», а опять-таки объясняется стремлением хотя и сознающего тяжесть задачи, но уверенного в своих силах профессионала проверить ту или иную «хорошую идею» на практике.

«...Сейчас у меня страшная суматоха, – сообщает он в одном из писем А. Попову. – Собираю экспедицию на Врангеля и Восточную Чукотку. Февраль, март, апрель буду на собаках гонять по Врангелю и от Врангеля, лето буду плыть от м. Шмидта к Уэлену и потом в Провидения. В общем, за семь месяцев надо сделать около 2000 километров на собачках и 2500 на вельботах... Этим летом... от Певека доплыл до мыса Биллингса и вернулся обратно. Лодка была фанерная, погода скверная. Пробовал пробиться на этой лодке к о. Врангеля. Не пустили льды. Может быть, к счастью. Может быть, если бы они не торчали в десяти километрах от берега, от меня остались бы только воспоминания. Но пролив Лонга я все же пересеку. Буду вторым человеком после Боба Бартлетта, который сделал это в свое время...»

Подобная «ненасытность», свойственная О. Куваеву тех лет, как, впрочем, и в последующие годы, вполне объяснима, если знать эти его слова: «Мир велик, до того велик, что просто хочется локти себе кусать оттого, что нельзя охватить его весь, все повидать».

После Певека О. Куваева перевели на работу в центральное геологическое управление Северо-Востока, находящееся в Магадане. Однако к «руководящей должности», как он с долей иронии говорит о себе, «я, видимо, не был приспособлен – затосковал и неожиданно для самого себя уехал в Москву». А еще через какое-то время журнал «Вокруг света» и опубликовал несколько его рассказов, о чем упоминалось вначале.

Здесь придется вернуться немного назад.

Дело в том, что обилие впечатлений, самых неожиданных ситуаций, разноликих человеческих характеров и судеб, не однажды ломанных жизнью, с которыми О. Куваев столкнулся в годы работы на Чукотке, все настоятельнее требовало какого-то выхода. Пришла новая мечта, такая же сильная, как в детстве, когда он «отравился мечтой о тех странах, что лежат за горизонтом». И уже не отпускала. И он как-то сразу понял, что «даже профессия геолога или геофизика не дает полного удовлетворения этой мечте». И если тогда он и не сделал еще решающего для себя выбора, с этого момента жизнь его как бы раздвоилась. Он начал писать. «Сейчас я пишу интенсивнейшим образом, – сообщает он А. Попову в письме, помеченном 1959 годом. – Я вполне согласен с вашим тезисом о том, что не важно сразу печататься – важно научиться писать хорошо, так хорошо, чтобы в любом человеке разбудить дремлющую в нем душу кочевника. Вот что главное...»

И когда в тот приезд в Москву он попытался взвесить все, что произошло с ним – геологом, прошедшим хорошую школу практики, и начинающим литератором, – то пришел в итоге или, как он иронически говорит, «самостоятельно додумался до апробированного поколениями» вывода, что «главное – это работа, вернее, степень ее интересности. Все остальное – сопутствующие явления».

Из Москвы его пригласили во вновь созданный в Магадане Северо-Восточный комплексный научно-исследовательский институт (СВКНИИ). Он проводил исследования на острове Врангеля, делал гравиметрическую съемку на льду Чукотского и Восточно-Сибирского морей («ловил» платформу Беринггао», – напишет он потом в одном из писем Г. Б. Жилинскому), «сдружился с летчиками полярной авиации, с байдарными капитанами, каюрами». Внимание его все больше привлекали люди: то сильные и героические, то чудаковатые, но цельные, которые «руководствуются нестандартными соображениями и, во всяком случае, не житейской целесообразностью поступков». И которые потом «населят» страницы его рассказов, повестей, романов.

Он продолжал писать. Писал и по-прежнему внимательно и обостренно вглядывался в бурлившую вокруг него жизнь, которая сама щедро подбрасывала сюжеты. Литература забирала все свободное время, обретала над ним все большую власть, становилась «чем-то вроде второй профессии». И когда в 1964 году в Магаданском книжном издательстве вышел первый сборник его прозы, «Зажгите костры в океане», а на следующий год в Москве в «Молодой гвардии» должен был появиться еще один – «Чудаки живут на Востоке», – противоречие, в плену которого он находился уже довольно продолжительное время и суть которого сводилась к альтернативе: «геология или литература», наконец, решилось в пользу последней. С весны 1965 года О. Куваев окончательно поселяется в подмосковном Калининграде, намереваясь посвятить себя целиком литературному труду.

Обратившись к северной тематике, О. Куваев сопрягал реализм видения с романтическим повествованием. Ступив на почву, столь же необозримую, как континент, столь же заветную, как мечта, и столь же неисчерпаемую, как его ненасытные желания, он создавал героев, которые менялись вместе с изменением его художественного сознания. Человек действия, ставший литератором не в силу стихийного стечения обстоятельств, а потому, что не мог им не стать, он собственный талант развил благодаря своей энергии. Это просто удивительно, как его хватало на все. И писать и ездить. А поездок, притом не развлекательных, а заранее выверенных и продуманных, с целью, с тех пор, как он обосновался в Калининграде, было много, и еще больше было самых разных планов, которые вынашивались им на будущее.

Вряд ли стоит много говорить о том, что стиль, образ жизни каждый выбирает сам. О. Куваев, к примеру, полагал, что «литератор, пока он молод и не таскает валидол в кармане, не хватается за сердце, должен жить очень активно. ...Должен много ездить, видеть, пробовать. И должен уметь рисковать. Уметь рисковать не так, как говорят, «дурью маяться», а уметь рисковать по-настоящему. Потому что, – по его мнению, – опасность, риск – они обостряют восприятие».

«Литературу надо делать честно», – не однажды говорил он и потому считал для себя обязательным сначала самому пройти теми маршрутами, по которым потом предстояло идти его энергичным и жизнелюбивым, жизнедеятельным героям. Так было раньше, так осталось и тогда, когда он занялся сочинительством и пришлось расстаться с геологией, когда вокруг, по его собственным словам, словно «образовался вакуум». Однако О. Куваев не был бы самим собой, если б не заполнил этот вакуум. «...Я, – рассказывал писатель об этом периоде своей жизни. – очень много времени провожу среди профессиональных горнолыжников, альпинистов и различного рода «бродяг» в самом хорошем смысле этого слова... Был в Узбекистане, шлялся по Аральскому морю, за браконьерами гонялся на Азовском, был в Приэльбрусье, Белоруссии, на Памире. Но, конечно, главное – это Чукотка».