Имена сегодняшних собеседников хорошо известны читателям. Достаточно лишь напомнить о фильмах Григория Чухрая «Сорок первый», «Баллада о солдате», «Чистое небо», «Жили-были старик со старухой» и Сергея Соловьева – «Семейное счастье», «Егор Булычев и другие», «Станционный смотритель», «Сто дней после детства», «Мелодии белой ночи»... Тема разговора, который они ведут сегодня на страницах «Смены», – идейно-нравственные истоки и традиции советского киноискусства.

Г. ЧУХРАЙ. Каким образом Великая Октябрьская социалистическая революция связана с моим творчеством? Самым прямым. Свой первый фильм – «Сорок первый» – я делал о революции. Но и в последующих моих фильмах, я думаю, присутствует дух революции, ее идеалы.

Когда я пришел с идеей «Сорок первого» на худсовет к Ивану Александровичу Пырьеву, тогдашнему директору «Мосфильма», то некоторые маститые режиссеры отнеслись к моей затее не очень сочувственно. Молодой человек, сказали мне, вы провоевали войну, так не лучше ли вам снимать фильм о том, что вы видели своими глазами, а не о том, что было до вашего рождения.

С. СОЛОВЬЕВ. У Михаила Ильича Ромма в его «Беседах о кинорежиссуре» есть такое место. После неудачи, как он сам считал, дилогии об адмирале Ушакове, Ромм сказал тогдашним своим студентам во ВГИКе, что впредь будет снимать фильмы только о том, что сам знает...

Г. ЧУХРАЙ. Знать и видеть собственными глазами – это вещи разные. А слова Ромма я хорошо помню. Я ведь его ученик...

С. СОЛОВЬЕВ. Я тоже.

Г. ЧУХРАЙ. Наш мастер обладал великолепным политическим темпераментом, удивительной ясностью ума. Он как раз считал, что моя молодость не помешает мне сделать фильм о революции. И если бы Ромм не помог мне тогда, то вряд ли Пырьев доверил бы мне эту картину. Почему, на каком основании ты берешься за это дело, говорили мне. А я отвечал: на том основании, что мне это дорого. Что дух Октября живет и в моей жизни. С ним связаны самые высокие мои надежды и поступки. И для последующих поколений дух Октября всегда будет духом их времени. Когда я был мальчишкой, в воздухе еще живо ощущалось дыхание революции, наши родители еще жили романтикой того времени. Я успел почувствовать эту атмосферу, и она осталась во мне навсегда. В начале фильма диктор говорит: «Это время навсегда ушло от нас и навсегда осталось с нами». Именно на худсовете я сформулировал эту мысль.

С. СОЛОВЬЕВ. Мое поколение, а я родился как раз тогда, когда вы, Григорий Наумович, еще воевали, вырастало в ощущении, что Октябрь был в России всегда. Это сознание, вероятно, рождено было поразительными фильмами «Чапаев», «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году», «Мы из Кронштадта», трилогией о Максиме... Все по-настоящему красивые, благородные, мужественные люди, которых мы видели на экране и перед которыми сердце ныло от любви и восторга, – все эти люди были «наши» и все они, конечно же, были за Октябрь. Они делали революцию, и в результате их победы воцарялось царство добра и справедливости. Это ощущение, которое я хорошо помню, было передано нам кинематографом, но смотрели мы те фильмы как фильмы исторические. Нам было заранее известно, «а чьей стороне правда и кто одержит верх в этой борьбе.

Г. ЧУХРАЙ. Думаю, что в фильме «Сорок первый» Октябрь был показан несколько по-другому, чем это делали мои предшественники. Потому что я смотрел на это событие с дистанции моего времени. Например, фильм Якова Протазанова «Сорок первый» по сравнению с моим – р-р-революционный. Со многими «р». В той картине поручик Говорухо-Отрок был циником и негодяем, снайпер Марютка – просто героиней. А у меня она трагическая героиня. Для меня революция была уже не простым делением на «красных» и «белых». Я хотел сказать в этом фильме, что классовая борьба ставит перед людьми отнюдь не элементарные задачи.

Военный опыт заставил меня думать, что картины прежних поколений кинематографистов были порой слишком категоричными и упрощенными. Может быть, «Чапаев» стал первой лентой, где враг был умен. И у меня в картине поручик не был идиотом и негодяем. Он был просто человеком другого класса и другой линии... И выстрел Марютки, и ее любовь, и ее преданность революции в моем фильме трактовались с дистанции моего поколения, которому в новых исторических условиях суждено было отстоять с оружием в руках идеалы и завоевания Октября.

С. СОЛОВЬЕВ. Некоторая упрощенность, сознательная или бессознательная, излишняя ясность конструкций фильмов о революции, снятых, что называется, по горячим следам, стала для меня и моих сверстников вполне очевидной, только когда мы повзрослели. Только в зрелом возрасте начинаешь понимать: то, что свершилось в Октябре, явилось и исторической закономерностью и духовным подвигом лучших людей России.

По-моему, история не знала такой мощи духовной работы, какая подготовила Октябрь. Эту работу совершали декабристы, Пушкин, петрашевцы, народовольцы, Толстой, Чехов... И, наконец, плеяда блистательных профессиональных революционеров, выдвинувших из своей среды такую поистине колоссальную фигуру, как Владимир Ильич Ленин... И всеми ими двигала высочайшая нравственная потребность в справедливости. Поэтому, когда думаешь о революции, всегда приходишь к мысли о генетике революционного в лучших умах и сердцах, об унаследовании идеалов и стремлений революционеров прошлого, обо всем том, что неминуемо должно было стать фундаментом всех главных традиций и установлений нашего общества.

Г. ЧУХРАИ. Я хочу добавить, Сергей Александрович: наше поколение, изображенное мною в «Балладе о солдате» и «Чистом небе», защищало не просто свою Родину. Мы защищали первое в мире социалистическое государство, рожденное Октябрем. И это не слова. Мы действительно так чувствовали и так жили. Ведь кто такой, скажем, Алеша Скворцов, герой «Баллады»? Это один из тех, кто родился и вырос при Советской власти. Представитель первого грамотного поколения народа. Мы были воспитаны новым обществом. И в числе прочих средств воспитания были фильмы о революции, которые учили нас тому, чего не дал нам в ощущениях собственный опыт. Они учили счастью бороться за великое и справедливое дело. Вообще я думаю, что искусство не что иное, как способ передачи эмоционального опыта поколения.

С. СОЛОВЬЕВ. А можно выразиться и так: искусство – это непредвзятое и непреднамеренное, честное и искреннее свидетельское показание о своем времени. У кого-то из наших писателей, кажется, у Юрия Трифонова, я натолкнулся на такую мысль. Не надо сетовать, что наша эпоха еще не породила своего Толстого, – мы все, тысячи перьев, стараемся стать одним настоящим, правдивым писателем. В этом смысле кино – вдвойне коллективное искусство. Коллективно, многими руками создается каждый фильм, а сумма лучшего из того, что снято, может стать портретом Времени.

Г. ЧУХРАЙ. Конечно, можно сказать и так. Но мне лично такая формулировка не нравится. Делая свои картины, я никогда не ставил себя в положение свидетеля. И никогда не давал свидетельских показаний. У искусства, по-моему, функция совсем другая – воспитание человеческого в человеке. Я думаю, если мой фильм заставит человека подумать, кто он есть, как живет, как красиво жить на свете, а как некрасиво, то это принесет гораздо больше

пользы, чем картина, безучастно фиксирующая то, что видят вокруг ее создатели...

С. СОЛОВЬЕВ. Мне кажется, что ваше уточнение касается не столько существа того, о чем мы говорим, сколько разницы в терминах. Свидетельское показание так же, как, скажем, и речь прокурора, воздействует на ход всего процесса. И искусство может влиять на человека самыми разнообразными путями: прямыми или косвенными. Именно это, на мой взгляд, имел в виду Всеволод Эмильевич Мейерхольд, заметивший однажды: «Я поставил «Даму с камелиями» для того, чтобы пилот, пришедший посмотреть этот мой спектакль, завтра лучше летал».

Г. ЧУХРАЙ. Правильно. Уверен, что попытка влиять непосредственно, скажем, на производственные процессы, искусству не под силу. Это дело, к примеру, периодической печати...

С. СОЛОВЬЕВ. ...или социологических исследований.

Г. ЧУХРАЙ. А главная функция искусства – воспитывать душу, воспитывать настоящего советского человека.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.