- Все! Встретил Тольку-милицио-нера. Все, говорит, закрылось Ми-колино дело. Заступились, - говорит, - за него влиятельные люди. Кто заступился? Козлов? Малышев? Может, оба? Заступились, видите ли... Ладно... Спасибочки. Но поздно. Миколе уж никак нельзя оставаться на Мироновне после всего, что было. У него есть совесть, как это ни странно. До полуночи он шатался по степи. Смотрел на причудливые сплетения огней Мироновки. И почему-то трудно было дышать, и во рту был противный вкус, как после пьянки. Ладно, он уедет на великую стройку коммунизма - на Куйбышевскую ГЭС или на Главный Туркменский канал, и там видно будет. Он пошел к Козлову за документами. Тот поморщился и сказал:

- Уезжать тебе нельзя. Будешь последняя сволочь, если уедешь. Все-таки к Малышеву Микола не вернулся. Стал работать с Василем Дубиной. Тот сам его нашел.

- Будешь со мной, - говорит, - если не имеешь возражений. Оказался чудный дядька. Главное, держался по-товарищесни.

- Заходи, - говорит, - пожалуйста, ко мне домой обедать, покушай домашнего. Никогда никто Миколу так в гости не приглашал. Честно говоря, его вообще никак не приглашали. И он был очень тронут. Купил Мане - Василевой жене - одеколон «Эллада», сидел за обедом церемонный. И даже с маленьким Витькой, сыном своего шефа, разговаривал, как с замминистром (с которым, правда, никогда не разговаривал). Постепенно ему открылось, что эта самая Мироновка населена людьми. Он вдруг признавал их - то одного, то другого, то сразу целую компанию.

- Могу объяснить, - сказал Илик. - Могу объяснить это дело... Меня все Очкариком зовут, я с детства близорукий. Но очки я долго носить не хотел. Очкариков у нас не уважали. Только в двадцать лет пришлось надеть минус четыре. Я до этого всегда слышал: «звезды мерцают», «таинственный свет звезд» и все такое, - а смотрел на небо и видел одни пятнышки бледные. И думал, что это люди для красоты брешут про мерцание. От скуки жизни. И вот надел я очки - взрослый уже был хлопец - и увидел небо как оно есть, увидел звезды. А мог всю жизнь не знать. Вот так я могу объяснить свое состояние. Только, может, это получится чересчур глупо, вроде нак в сочинении. Он очень боялся, чтоб у нас что-нибудь не получилось, как в сочинении. Уж не знаю, какие сочинения его прогневали. Может, та газетная заметка, где было сказано: «Так он вернулся полноправным членом в дружную трудовую семью». Что же было потом? Работал, жил. Однажды его встретил Козлов, с которым они виделись теперь редко, как положено большому начальнику и рядовому товарищу.

- Слушай, - спросил Козлов, - ты почему мать не разыскиваешь? Зайди вечером. Посоображаем. Микола уже давно потерял надежду. Еще из колонии посылал запрос в Карелию, ответили: «Не значится». Ну и все. Может, умерла, может, уехала с горя за моря, за горы. Такая судьба.

- Давай будем как Шерлок Холмс, - сказал Козлов. - Значит, еще раз Карелию запросим - раз. Этот городок, где вы были в эвакуации, тоже запросим. Где еще могут знать? Где родичи, например? Миколе однажды попала в руки тетрадка с фабричной маркой: «Понинка, бумкомбинат». Может, это та самая Понинка, где они жили до войны. Запросим? Есть еще специальное бюро розысков, о нем в «Огоньке» писали. Запросим? Через две недели - открытка. Пишет старый знакомый семьи: «Местонахождение Вашей мамы сообщить не могу, но родственники после войны жили в Киеве. Их адрес...» Написал в Киев. Через четыре дня телеграмма: «Сыночек». Потом письмо. «Здравствуй, дорогой сыночек Коля! Пишу тебе и из-за слез пера не вижу...» Микола ходил перевернутый. Козлов разыскал его, предложил денег. Микола отказался. Он уже взял аванс и послал матери на дорогу. Козлов тогда сказал:

- И комнату постараемся... Чтоб была к ее приезду комната. Пиши, чтоб ехала с вещами. Нельзя ей ждать. Он сказал:

- Постараемся. И действительно, какой он ни начальник, а сделать ничего не мог. В Мироновне с жильем было плохо до крайности. Жили по три семьи в комнате. На Козлова навалились со всех сторон: «передовики ждут очереди», «матери-одиночки мучаются», «фото-кружок занимается в бане»... «А это му за что давать?» - Авансом, - сказал Козлов. Миколе дали темную, довольно обшарпанную комнату, только что из нее выехали жильцы. Пришли девочки с жилучастка, белили, красили и все сердечно жалели нового жильца:

- И с тех пор ты ее не бачив? Ой, горе ж! Вся стройка уже знала эту историю. Что было потом - как расскажешь! Приехала мама. Он ее помнил большой, а она оказалась маленькой, ему по плечо. Два дня и две ночи разговаривали. И она называла Минолу забытый именем «Кольчик». Мама непременно хотела что-нибудь сделать для Козлова - хоть полы ему помыть, хоть постирать. Но он был человек семейный, и ничего такого не требовалось.

- Ото не золото, - говорила мать. -Ото ж партиец. От такой твой батьке был. И Миколу удивило это прикочевавшее откуда-то из двадцатых или тридцатых годов слово «партиец». Тут, собственно, кончается его особенная биография. Дальше все пошло как у всех: жил, работал и так далее... Для читателя - я ж собираюсь про это писать! - оно, безусловно, не интересно. Слишком нормально. Итак, работал. И все чего-то ждал, что вот настанет его час, что его куда-нибудь позовут и скажут что-нибудь особенное, что «Родина прикажет», или говаривал незабвенный Костюк. Может, авария, где надо будет с риском для жизни кого-то спасать. Может, война. А тут пятьдесят четвертый год, Призыв на целину. «Молодые патриоты, вас ждут новые земли!» - и таи далее... Микола первый прорвался на трибуну, хотя у председателя был в руках заранее утвержденный список ораторов. Он кричал, что все должны ехать, как на фронт. Но нельзя сказать, что все поехали... Даже из тех, кого пригласили в райком, не все. Но двенадцати мироновским, и Миколе в том числе, выдали комсомольские путевки. Не те красивые красные книжечки с тисненым флажной на обложке, что были потом, когда хлынул поток... А просто секретарь райкома ЛКСМУ по своему разумению отстукал на машинке: «Предъявитель сего... добровольно изъявил желание... на передний край борьбы за изобилие». Я потом, когда был у Миколы в гостях, видел эту бумажку, потертую на сгибах, захватанную маслеными пальцами. Я видел также значок «За освоение целинных земель» - колосья и трактор на зеленом поле. Золото потемнело, эмаль облупилась. Значок выглядел как историческая реликвия, каковой он, вообще-то говоря, и был. Удостоверение № 131: «Значкои награждаются комсомольцы... особо отличившиеся на работах по освоению целинных и залежных земель», Меня поразил номер. Сто тридцать первый. Из доброй сотни тысяч..... Миколе страшно не хотелось рассказывать про всем известное. Ну, приехали в Акмолинскую область, на 78-й разъезд (теперь это уже станция Сурган). Естественно, вместо вонзала вагон, снятый с колес. На стенке вагона вывеска «Зал ожиданий», и кто-то мелом написал: «несбыточных», Микола стер: идиот! На дворе стоял апрель. Холод, ветер, грязь невозможная. Казалось бы, донецкого жителя грязюкой не удивить. Но тут и шагу не ступишь..., Посадили всех с барахлом на сани, и трактор их потащил. Километров пятьдесят тащил до совхоза Маяковского. Совхоз - одно название: пять палаток да два вагончика. Какой-то дядька в рваном ватнике, небритый, с дикими от бессонницы глазами спросил так, словно заранее знал ответ:

- Механизаторов среди вас, конечно, нету?! Микола сказал:

- Есть! Дядька обрадовался. И Микола запомнил эту радость, на миг осветившую заросшее рябое лицо. Это, в общем-то, приятно - заехать черт те нуда и оказаться для кого-то подарком... Ну, ему здорово досталось. Работал на тракторах «ДТ-57» и «С-80», на автомобиле тоже работал, на компрессоре тоже. Миколе сперва нравилась целинная жизнь, нравилось, что его будили среди ночи и говорили: «Давай, Илик», - что его посылали чаще других за сто километров (точнее, за восемьдесят три) возить с разъезда уголь, дрова и стройматериалы. Потом, конечно, привык, и разонравилось, и часто с этой муторной жизни матюкаться хотелось. Но на Мироновке он не так остро чувствовал, что живет и действует, - это точно.

- А, в общем, все лирика, - спохватился Илик, - это никому не интересно. Вот разве что такой целинный эпизод... Перебросили меня в другой совхоз. Совсем тогда был новый совхоз! Народу мало, машин мало, куда ни кинь - все в будущем, в настоящем - почти что ничего. И был там заместитель директора, такой широколицый, мы его Блином звали. Бесподобно хороший был дядька, бывший вояка (одни говорили - капитан, другие - полковник). Тан вот, однажды он вызвал меня и сказал: «Положение, Илик, аховое: ехать в Есиль нельзя, а надо ехать. Я уже с одним тут говорил - он отказался. Ты здесь человек новый, я тебе приказывать боюсь, но как сам чувствуешь...» И со всем уважением объяснил обстановку: из-за погоды давно подвозу не было, с продуктами зарез, и, кроме того, всему совхозу зарплата не плачена. Так сошлось. Ехать надо было далеко, аж в районный центр. Ехать было невозможно, потому что такая скаженная пурга - по улице пройдешь без приключений, и то благодари бога. Я уже был опытный и понимал, что почем. Но я сказал: «Ладно». Мы устроились вчетвером в кабине моего «С-80» и поехали. Были со мной финансист Коля-маленький и Рыжеус из рабкоопа, такой солидный дядя, что даже удивительно подобного встретить в степи, а не в кабинете с тремя телефонами и графином. И заместитель директора, этот Блин, тоже поехал, хотя, как я понимаю, он по должности совершенно не был обязан и свободно мог остаться у себя в бараке. Коля-финансист сел на ведро и сказал:

- Чувствуй, Илик, на какое дело идем. Вся Европа смотрит на нас! Прямо адмирал Ушаков. Я дорогу знал неважно. Но, думаю, по холмикам, по разным неприметным приметам (можно так сказать?) сориентируюсь. Но вижу: нет, черт знает что творится, снег так и сечет, залепливает переднее стекло. Открыл его - ничего не поделаешь. Тут в лицо стало сильно бить, пуляло, как дробью. В конце концов сбился с дороги. Что делать? Развернул трактор на сто восемьдесят градусов и двинул по собственному следу. Проехал немного - нет следа: замело. Придется дальше «наобум Лазаря» (есть такое выражение, сам не знаю, откуда оно пошло). Едем, едем... Темнеть стало. Там, знаете, нак-то сразу темнеет, будто кто выключатель повернет. Остановились, советуемся, хоть в таком положении от нас мало что зависит. Можно сказать, ничего не зависит. На все-таки...

- Ой, чует мое сердце, загуляем здесь и дело завалим, - сказал Блин. - Не дай бог дело завалить. Коля-финансист промолчал, только вздохнул на всю степь. А рабкооп сильно отчаялся. Он обозвал заместителя директора и стал ругать его матом, хотя раньше бы не позволил себе даже на «ты» к нему обратиться.

- Ты, такой-сякой, втравил нас. Теперь моли бога, чтоб башку под мышкой не принести. Я этому Рыжеусу из рабкоопа сказал: - Замолчи, сука! - У меня бывают пережитки прошлого в выражениях. - Замолчи, а то я тебя турну с «С-80». Он, странное дело, замолчал. Положение наше дрянь. Вполне возможная вещь, что мы едем не в Есиль, а в противоположную сторону, где километров за двести никакого жилья. Но у меня страху особенного не было. Я даже скажу, что у меня был трудовой подъем и сильный азарт. Это не от какой-нибудь там храбрости, а от желания доказать... Ну, словом, сделать за что взялся. И потом я понимал, что при этом заместителе директора Блине, который мне особенно сильно нравился, я хоть погибать буду - не пикну, потому что сильно хотелось, чтобы он меня уважал. Около полуночи мы поцеловались со счастьем: увидели огни. Оказался совхоз «Двуречный». Коля-финансист сразу стал веселый, залопотал что-то: дескать, вот она, наша жизнь целинная, можно сказать, героические будни. А Рыжеус по форме извинился.

- Я, - говорит, - проявил излишнюю горячность и, как культурный человек, прошу прощения. И не обижайтесь. Вот товарищ Илик назвал меня «сукой», а я ничего. - И он смеялся каким-то чересчур веселым смехом. Все мы, конечно, обрадовались. Гора с плеч. По-честному говоря, я в ту минуту и не вспомнил, зачем мы ехали, что результат всех наших мучений равнялся нулю. Нас пустили в барак, дали горячего чая, свежего хлеба, а сало у нас было свое. Выпили по три чашки, и стало сильно ко сну клонить. Самое время коечку сообразить в жарком помещении. И тут заместитель директора встает во весь свой хороший рост и говорит:

- Спасибо этому дому, а мы поехали дальше. Потому что у нас там все на мели сидят.

- Что вам, жизнь надоела? - спрашивают хозяева.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.