- Вам тридцать?

- Не, двадцать семь... - Илик постучал ногтем по стальным зубам. - Может, из-за этого выгляжу старше.

- В тюрьме приобрели?

- Не, на воле. - И добавил, невесело усмехнувшись: - Мне зубы выбили, а потом, правда, я другим выбивал... Мы сидели в самой середине котлована у береговой насосной. Вокруг громоздились живописные, словно нарочно устроенные декоратором песчаные отвалы. Мостом повис над нами нозловой кран. А совсем рядом - в пяти шагах - работал компрессор. Компрессор пыхтел, свистел, дрожал от злого напряжения, и казалось: еще минута - и тяжелая махина сорвется с места и помчится, не разбирая дороги, сокрушая стены, расшвыривая бревна и прутья арматуры. Из окна недостроенного корпуса высунулся кто-то в спецовке, помахал рукой и крикнул: «Эгей, Микола!» Илик поднялся с бревна и, подойдя к компрессору, что-то подвернул. За стеной застучали очереди пневматических молотков.

- Там дырки бьют, - объяснил Илик. И меня снова поразил этот грубый грузчицкий голос, так не соответствующий внешности моего собеседника. Такой внешностью (тонное, одухотворенное лицо, сосредоточенно сведенные брови, роговые очки) в кинематографе обычно наделяют аспирантов, молодых положительных героев, разоблачающих к концу фильма старых, консервативных академиков.

- По дурости бьют дырки. Понимаете, забетонировали то место, где надо устанавливать кольца. То ли колец не было, то ли не догадались, что нужно. И вот сейчас отбивают, что сами забетонировали. Если смотреть на такие вещи с государственной точки... Вдруг лицо его окаменело. Илик бросил на меня взгляд, полный презрения, и положил огромную, не по росту лапу на мой блокнот.

- Записываете? Хотите описать, какие патриотические мысли у бывшего уголовного? Я пробормотал что-то невнятное - дескать, я не в этом смысле, я совсем в другом смысле...

- И чего вы меня расспрашиваете? Потому что сейчас мода на пе-ре-ко-вав-шихся? И в конце напишете: «Так он вернулся полноправным членом в дружную трудовую семью». Правильно? Про меня уже писали... Илик махнул рукой и ушел к компрессору. Поднял боковой щиток, обнажив нехитрое нутро машины, посмотрел, вздохнул и вернулся ко мне.

- Сейчас такое настроение, прямо хоть медали давай ворам, которые «завязали» и порвали с преступным миром. А какая их заслуга? Вся заслуга тех людей, которые чуть не силком тащили воров к правильной жизни. Те их еще за руки кусают, вырываются, порезать грозят, а они все равно тащат. И вытаскивают-таки. Вот этих людей, я считаю, заслуга... В голодный послевоенный год Миколина мама решила уехать с Хали-ловского рудника в Карелию. Кто-то сказал, что в Карелии лучше. Собрались, посидели перед дорогой на чемоданах - бабна велела - и поехали. На какой-то большой станции поезд стоял очень долго. Мать спала, а Миколе надоело сидеть на краешке полки. Он накинул свою аккуратненькую курточку с настоящими офицерскими пуговицами и побежал смотреть, что там за станция. За попорченным бомбой станционным зданием гомонил «хитрый» базарчик. Там торговали картофельными оладьями, от которых шел вкусный дух, и меняли яйца и маленькие черные хлебцы на вещи. Даже Мико-лу спросили, нет ли у него вещей. Он посмеялся и побежал назад. А поезд уже ушел.

- И куда же вы ехали? - спрашивали сердобольные тетки, сидевшие на узлах в ожидании своих поездов.

- В Карелию, в Петрозаводск.

- Не по дороге, - вздыхали тетки. - Надо тебя в милицию сдать. Милиции Микола боялся, милицией его всегда пугала мама. «Вот сейчас придет милиционер», - говорила она, делая страшные глаза. Надо ж было иногда припугнуть мальчишку: отца нет, а ее и бабку он не слишком-то слушался. Микола убежал от сердобольных теток. До Петрозаводска ехал зайцем; нормил его один добрый человек, дядя Вася. И переночевал он в городе у дяди Васи. Утром тот отвел его в милицию, а то мать, наверное, ищет, с ума сходит. Но мать до Петрозаводска не доехала, видно, кинулась обратно, искать его на станциях. Миколу привели в детприемник. Там он быстро подружился с маленьким гордым оборванцем, которого другие ребята звали Бациллой.

- Будешь моим корешом, - сказал Бацилла. - Вместе вечером смоемся, а то в колонию отправят.

- Ладно, - ответил Микола, - и поедем искать маму... Аккуратненькую курточку с настоящими офицерскими пуговицами проели за один день. На кой она? Лето же! Потом они долго вспоминали этот блаженный день. Попрошайничать гордый Бацилла запрещал.

- Нельзя унижаться, - говорил он. - Это не по-пионерски. А воровать, считал он, ничего, можно. В одном рассказе, который читала учительница еще в четвертом классе, было так и сказано: «Если от многого отнять немножко, то это не кража, а только дележка».

- Ты ей пой что-нибудь про папу-маму, а я буду шнырить, - распоряжался Бацилла на подступах к очередному базарному рундуку, за которым восседала суровая торговка.

- А знаешь, накую у нас зимой пьеску ставили? - вспоминал вдруг вечером Микола. - «В логове фашистского зверя». Знаешь, как разведчик Константин Орлов пробирается в их главный штаб. И он рассказывал про неустрашимого капитана Орлова.

- Жалко, что война кончилась, а то и мы вполне могли бы... А по ночам Микола плакал и думал о маме. Как хорошо было с мамой и как теперь плохо! Ночевали где придется, ели что удастся стащить, ездили, пока проводник не сгонит, на площадках товарных вагонов, на открытых всем ветрам платформах. Известная бес-призорницкая жизнь. Но все-таки Миколу не покидала надежда, что вот он вдруг на какой-нибудь станции встретит маму. Может, увидит ее в окне проходящего поезда. И вскочит в него на ходу (он теперь это умеет). И Бацилла очень рассчитывал на такой случай. Он, конечно, будет принят Миколиной мамой как свой, ведь без него Микола определенно пропал бы... В поезде, шедшем в Вологду, с ребятами случилась беда. То есть сперва все шло хорошо. Добрая старушка проводница, выслушав выдуманную историю, которая была ничуть не жалостней их настоящей, впустила ребят в вагон. Они пристроились в крайнем купе, занятом какими-то рыжими мужиками и необъятными бабами в ослепительно богатых плюшевых жакетах.

- Киты, - объяснил опытный Бацилла, указав глазами на узлы, мешки, бидончики, торчавшие из-под лавок. Весь вечер спекулянты толковали, где какой урожаи, и жрали. Самая толстая тетка жрала большой ложкой мед из глиняного горшка, а веселый жирноглазый мужик обнимал ее и приговаривал: - Мотя, бедна сирота, не пролезет в ворота. Потом он подмигнул ребятам.

- Небось, жевать хотите?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.