Пришел наконец день, когда Тарасов оценил мои усилия:

— Хорошо!

Потом добавил:

— Если бы год назад — хорошо, а сейчас...

Одним словом, выяснилось, что теперь так бросать уже нельзя. Теперь бросок должен быть иным, не только сильным и точным, но прежде всего — более скрытным.

И все началось сначала.

Переучиваться бросать трудно, но неизмеримо труднее было менять амплуа — в «Спартаке» я был центрфорвардом, а наш тренер уверял, что я прирожденный крайний нападающий.

И вот я играю на краю. Все непривычно: мешает борт, негде развернуться, — и я теряю веру в свои силы, и после каждой неудачи доказываю Тарасову, что меня нужно вернуть в тройку к Киселеву, но тренер стоит на своем; я только позже понял, что настойчивость — та черта Анатолия Владимировича, которую мне одолеть не дано. Тем более, когда Тарасов уверен, что он прав. А он был, конечно же, прав. Он лучше, дальше, чем я, видел хоккей.

Я спросил у него однажды, когда терпеть стало уже невмочь:

— Что же, я совсем не гожусь для хоккея?..

— Ну, что ты! Годишься, конечно. Но у тебя есть один, по моим понятиям, принципиальный недостаток — ты играешь в современный хоккей, а надо опережать время. Ты должен уже сегодня стремиться играть так, как будто живешь, ну, скажем, в 1972 году.

Борис Майоров написал очень интересную и откровенную книгу «Я смотрю хоккей». На одной из страниц он укоряет меня в том, что ушел я из «Спартака» и не вспоминаю, где стал мастером. Борис предполагает даже, что я жалею о том своем решении.

Нет, это, конечно же, не так. «Спартак» я помню, благодарен тренерам, работавшим со мной. Но если бы стал я сегодня на десять лет моложе, если бы вернулся к началу шестидесятых годов, то все равно опять стремился бы стать хоккеистом ЦСКА.

Первый матч, который я должен был провести в составе армейцев против прежнего моего клуба, я, конечно, ждал. Очень ждал. Хотел что-то доказать. А что нужно было, собственно, доказывать?

Я очень старался в тот вечер. Армейцы выиграли, но я сыграл плохо: перегорел до начала матча.

Сейчас, повзрослев, я понимаю, что то была мелкая и никому не нужная суета, никчемное тщеславие. Ну, сыграл бы я удачно, ну, поразил бы вдруг прежних своих партнеров. Ну и что? Ведь относились они ко мне хорошо, никак не обижали и об уходе моем жалели.

Сейчас те чувства ослабли, и если я, как, впрочем, и все армейцы, специально настраиваюсь на матчи со спартаковцами, то только потому, что встреча с высококлассной командой — это всегда трудное испытание.

И всякие конфликты, взаимные неудовольствия, которые случаются у меня с кем-то из спартаковцев, — это не старые счеты, это лишь внешнее отражение тех страстей, что пылают в матче, страстей, подогреваемых обоюдным желанием соперников одержать верх в принципиальном поединке. Всегда принципиальном, независимо от турнирного положения команд.

Иногда страсти перехлестывают через край, и после финального свистка мы жалеем об этом.

— Что у вас со Старшиновым?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.