Никто теперь не вспомнит, когда и почему завелась у нас мода на ножи. Это было очень давно, в начале войны. Мы были тогда совсем молоды, а теперь о нас говорят: старые лётчики.

Ножи стали делать из обломков металла наши мотористы и техники, изобретавшие то новую форму клинка, то особые желобки на лезвиях, то какие - то необыкновенные расцветки рукояток, набираемых из кусочков пластмассы. Появились истинные художники этого дела, умевшие дать такую гамму красок и такой узор из синих, жёлтых, зелёных и всяких иных квадратиков и колечек, что, право, рукоятка ножа играла подобно радуге.

Увлечение скоро прошло, а ножи у большинства остались. Сейчас трудно сказать, кто в полку является обладателем красивейшего ножа, но, несомненно, самый скромный принадлежит Ване Пучкову. Это - грубо сделанное охотничье оружие, в залоснившихся и приобретших суровый коричневый оттенок сыромятных ножнах. Пучков раз навсегда привязал этот нож тонким кожаным шнурком к поясу, и напрасно техник Рябошапка, друг и почитатель нашего знаменитого однополчанина, приготовил Ване в подарок необыкновенно красивую финку - Пучков остался верен старому неказистому ножику, с которым появился в полку в начале нынешней зимы, когда выбрался, раненый, из немецкого тыла.

Это целая история. Случилось так, что немец из протараненного «мессершмитта» и Пучков из своего «яка», начавшего гореть ещё раньше, чем Ваня протаранил противника правой плоскостью, - что оба они выпрыгнули одновременно и закачались рядом каждый под своим парашютом. Их разделял какой - нибудь десяток метров чистого, морозного воздуха, над ними был туго натянутый на невидимые стропы голубой шелк небосвода, а внизу ждал их строгий и тёмный русский лес, украшенный по ветвям клочковатой сединой снега.

По воле ветра то немец, то Пучков оказывались выше или ниже, иногда расстояние между ними увеличивалось, но всё же они парили в одном направлении.

Пучков едва только увидел немца живым, ощутил обиду, такую жестокую, что непроизвольно вскрикнул и рукой рванул было пистолет. Необычайное напряжение ненависти, которое нужно лётчику, чтобы сокрушить вражеский самолёт телом собственной машины, всё ещё бушевало в его душе.

Но пистолета на его обычном месте, с правой стороны на поясе, не оказалось. И самый пояс был разорван и висел теперь на одной лишь портупее. Пучков взглянул на немца, которого толковый зонтик поднёс совсем близко, взглянул и увидел в его руке наведённый парабеллум. Пучков выругался. Немец выстрелил. Пучков сделал такое движение, будто хотел схватить его руками. Всё висевшее на стропах туловище немецкого лётчика отпрянуло в сторону.

Немец снова навёл пистолет и выстрелил. Он стрелял плохо. Рука его дрожала, а на душе становилось жутко в те мгновения, когда капризный ветер сближал его парашют с парашютом русского лётчика. Он ещё не пришёл в себя после того страшного, что произошло несколько минут назад, когда этот русский сокрушил его самолёт плоскостью собственного самолёта. На всякий случай немец стрелял.

И вот он увидел, как поднялась огромная окровавленная рука и раненый русский погрозил ему...

Пучков упал в снег. Боли в простреленной руке он не чувствовал. Он стянул меховую рукавицу и увидел, что на снег из неё вытекла светлая струя крови. Озираясь и прислушиваясь, Пучков наскоро стянул бинтом руку ниже локтя. Он не заметил, где приземлился немец, но понимал, что, должно быть, близко. Подчиняясь невольному побуждению, он пошёл в ту сторону, где, ему казалось, был немец.

Лес молчал. Здесь, среди мохнатых елей и прямых обнажённых сосен, ветра не было. Пучков шёл от дерева к дереву. Левую раненую руку он держал у груди, правой водил из стороны в сторону, чтобы сохранить устойчивость. Идти было трудно: унты погружались в рыхлый снег. Сделав несколько шагов, Пучков останавливался и, оглядываясь, прислушивался.

Вдруг он увидел парашют, брошенный на снег. От него вели следы. Пучков, притаившись за елью, смотрел на них. И ему стало смешно: по следам он понял, что немец бежал.

Дальше он пошёл вдоль следа, хоронясь за деревьями. Бинт на руке стал розовым. Рука отяжелела. Пучков слабел. Он нагнулся, чтобы зачерпнуть ладонью снег.

В эту секунду над самой его головой взвизгнула пуля. Не разгибаясь, Пучков посмотрел в ту сторону, откуда донёсся выстрел. Немец, положив пистолет на локоть левой руки, продолжал целиться. Пучков прыгнул... Не назад и не в сторону прыгнул он, а вперёд, на немца. Тот машинально спустил курок, и пуля, должно быть, вошла в ствол того дерева, за которым находился Пучков.

Немец что - то крикнул. Пучков уловил секунду, когда он оторвал взгляд от мушки пистолета, и снова прыгнул - вперёд, ещё ближе к немцу.

И тогда человек с пистолетом побежал. А Пучков, поспевая по следу немца, громко ругал его.

- Эй ты, дерьмо куриное! - кричал он. - Всё равно поймаю!...

Так велико было в нём презрение к врагу, что, не задумываясь, бежал он за вооружённым немцем. И так, должно быть, велико было в немце удивление перед этим русским, который врезался собственным самолётом в его машину, а теперь, безоружный, шёл на пистолет, что немец бежал от русского. А когда оглядывался, видел, что огромный человек с окровавленной рукой, прижатой к груди, неотступно идёт за ним по глубокому снегу, идёт среди елей, рыча и переваливаясь, как медведь, раненый незадачливым охотником, идёт неотвратимый, как смерть. Немец скрылся за деревьями. Остался лишь след его. Пучков, уже медленнее, продолжал идти по следу. Он хотел убить немца и знал, что настигнет его.

След вывел его на опушку. Здесь, среди поля, чернели печные трубы, такие длинные, какие можно встретить только на пепелище. В основании одной трубы Пучков увидел кусок белой штукатурки, украшенной нарисованными синькой цветочками. Пройдя ещё несколько шагов, он заметил торчащую из - под снега спинку железной кровати. След немца вёл его дальше, вдоль каменных фундаментов, угадываемых под снегом, вдоль печального ряда обнажённых труб. Он устал и опустился на сугроб. На несколько мгновений он закрыл глаза, и ему показалось, что он видит, как из всех труб деревни струится голубой домашний дым и как женщина, повязанная шерстяным платком, очень похожая на его мать, которую не видел он два года, вдвинула что - то в глубину печки, разрисованной синими цветочками, а потом повернула к нему лицо и это доброе лицо вдруг затуманилось и пропало...

Пучков вскочил с сугроба, поняв, что едва не потерял сознание. Он зашагал дальше. Ему бы нужно было подумать, как он выберется к своим, потому что бой с «мессершмиттами» произошёл над районом, занятым немцами. Но в этот час у Пучкова было такое чувство, словно во всей этой лесной глуши живут только двое: он и немец, которого надо во что бы то ни стало убить.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.