Изучение писателя и его творческого метода предполагает хорошее знание того, как создавались его произведения, знакомство с рукописным наследством писателя. Первоначальные и черновые редакции произведений помогают выяснить эволюцию идейной направленности писателя. Поэтому находка каждой ранее неизвестной рукописи писателя расценивается учёными как новый шаг к более глубокому познанию его творчества и его личности.

Гоголь умер сто лет назад, однако до сих пор первоначальные и черновые редакции ряда его произведений оставались неизвестными. Так, из повестей, входящих в состав «Вечеров на хуторе близ Диканьки», до сих пор не были известны рукописи черновых редакций повестей «Страшная месть», «Заколдованное место», «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка», Предисловий к I и II книгам «Вечеров». Не так давно при разборке и описании архива известного историка и археолога И. Е. Забелина (1820 - 1908), хранящегося в Государственном Историческом музее, была найдена пачка бумаг, завёрнутая в «прейскурант семенам 1864 г.», с надписью рукою Забелина: «Автографы Гоголя»; в ней оказались черновые рукописи повестей «Страшная месть» (12 первых глав из 16), «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка» (соответствует печатному тексту), а равно Предисловия ко II книжке «Вечеров» и начало Предисловия к I книжке «Вечеров». В начале этих рукописей заглавия отсутствуют, а равным образом никаких подписей под ними нет.

В начале рукописи повести «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка» оказалась надпись: «На намять о Михаиле Семёновиче И. Е. Забелину от Кетчера». Эта надпись показала, что Забелину рукописи Гоголя переданы известным переводчиком Шекспира Н. А. Кетчером из числа тех, которые принадлежали знаменитому драматическому артисту Малого театра М. С. Щепкину, первому замечательному исполнителю роли городничего. (Щепкин умер в 1863 году), ему они, вероятно, были переданы самим Гоголем. Наконец, на последнем листе рукописи «Страшной мести» оказались рисунки карандашом: несколько геометрических фигур, рисунки дерева, голова запорожца с длинными усами и оселедцем, две женских головки в модных причёсках, эскиз сидящей нагой женщины и изображение офицера, глядящего в открытое окно. Мы знаем, что Гоголь во время сочинения «Вечеров на хуторе близ Диканьки» учился по вечерам в Академии художеств; тематика же найденных рисунков относится или к учебным заданиям, или к темам творчества Гоголя, или же к впечатлениям петербургской жизни, поданным в реалистическом духе. Это приводит к выводу, что и рисунки эти принадлежат, очевидно, Гоголю. После такого изучения внешней стороны рукописей сомнений в их принадлежности Гоголю не остаётся.

Сравнение текста рукописи повести «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка» с печатными изданиями «Вечеров на хуторе близ Диканьки» 1832 и 1836 годов показало, что вмешательство цензуры при издании этой повести действительно имело место.

В середине I главы («Иван Фёдорович Шпонька») и начале II («Дорога») даётся описание перечитывания Иваном Фёдоровичем Шпонькой книг в таких словах: «то читал он гадательную книгу» (гл. I) и «заглядывал иногда в гадательную книгу» (гл. II). Если мы обратимся к рукописи черновой редакции повести, то увидим, что эти места здесь читаются иначе: «Читал библию и гадательную книгу» (гл. I) и «заглядывал иногда в библию и гадательную книгу» (гл. II). Совершенно ясно, что исключение слова «библия» произвела духовная цензура, тем более что эта «священная» книга оказалась поставленною здесь рядом с гадательною книгою. Если же вспомнить, что практика гадания в древней Руси хорошо знала использование для этой цели псалтыри, входившей в библию (Владимир Мономах рассказал в «Поучении» о своём подобном поступке), то упоминание Гоголем рядом гадательной книги и библии станет понятным.

Наконец, в главе I («Иван Фёдорович Шпонька») описывается, какое на него впечатление произвела история с блином; в печатном тексте повести мы читаем: «Он не имел никогда желания вступить в штатскую службу, видя на опыте, что не всегда удается хоронить концы». В черновой рукописи эта фраза читается несколько по-иному: «что лихоимцам не всегда удаётся хоронить концы». Последняя фраза гоголевского текста утверждала, что лихоимцы, как правило, умеют хоронить концы своих злоупотреблений, и особенно на штатской службе, но бывают случаи - и гораздо реже, - когда это им не удаётся. Такую фразу нужно было обезвредить, о чём и позаботилась, конечно, цензура, изменив её путём выключения из неё слова «лихоимцам».

Примером вариантов к гоголевскому печатному тексту может служить рассказ о встрече Ивана Фёдоровича Шпоньки с Григорием Григорьевичем Стороженко (Сторченком) на постоялом дворе. В печатном тексте мы читаем здесь следующее: «А что это?» проговорил он кротким голосом вошедшему своему жокею, мальчику в козацкой свитке...» В рукописи черновой редакции Григорий Григорьевич говорит, наоборот, громким голосом, обращаясь к лакею, мальчику в козацкой свитке. С образом Григория Григорьевича не вяжется его обращение к слуге кротким голосом, тем более что по дальнейшему тексту голос его затем «делается грознее и грознее»; равным образом мальчик в козацкой свитке далее называется то лакеем, то камердинером, но не жокеем, и у толстого Григория Григорьевича мы не можем предполагать любви к верховой езде. Если присмотреться к этому месту в рукописи, то мы увидим, что почерк Гоголя, вообще нечёткий, здесь оказывается очень неразборчивым, и написанное им слово можно прочитать и «громко» и «кротко». Такой же пример мы имеем в повести «Страшная месть»: Катерина, в печатном тексте в конце VI главы, выпустив колдуна, говорит: «Но муж мой... Я в первый раз обманула его», что кажется совершенно непонятным. Между тем в найденном рукописном тексте первоначальной редакции мы здесь имеем любопытный вариант: «Я в первый раз обману его». Это ставит вопрос о тщательном текстологическом изучении указанных мест.

Изучение найденных гоголевских рукописей и сравнение их с печатным текстом показывает громадную работу Гоголя над стилем своих повестей: рукописи испещрены массой поправок, перечеркиванием отдельных слов, выражений и целых фраз; вместо зачёркнутого пишется новое, вновь написанное опять исправляется, зачёркивается, затем исправления переходят иногда на поля, и в результате получается тот текст, который мы хорошо знаем теперь и который создал Гоголю славу гениального русского писателя.

Если черновая рукопись повести «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка» близка к привычному нам печатному тексту и отличается от него только стилистически или за счёт цензурных пропусков, то этого нельзя сказать о рукописи повести «Страшная месть», которая содержит несколько ранее неизвестных эпизодов, выпущенных позже Гоголем. Самым интересным является небольшое вступление к повести сказового характера, его мы и приводим целиком:

«Вы слышали ли историю про синего колдуна? Это случилось у нас за Днепром. Странное дело! На тринадцатом году слышал я это от матери, и я не умею сказать вам, но мне всё чудится, что с того времени спало с сердца моего немного веселья. Вы знаете то место, что повыше Киева вёрст на пятнадцать. Там и сосна уже есть. Днепр и в той стороне также широк. Эх, река! Море, не река! Шумит и гремит, и как будто знать никого не хочет. Как будто сквозь сон, как, будто нехотя шевелит раздольную водяную равнину и обсыпается рябью. А прогуляется ли по нём в час утра или вечера ветер, как всё в нём задрожит, засуетится: кажется будто то народ... собирается к заутрене или вечерне. И весь дрожит и сверкает в искрах, как волчья шерсть серели ночи. Что ж, господа, когда мы съездим в Киев? Грешу я, право, перед богом: нужно, давно б нужно съездить поклониться святым местам. Когда-нибудь уже под старость совсем пора туда: мы с вами, Фома Григорьевич, затворимся в келью, и вы также, Тарас Иванович! Будем молиться и ходить по святым печерам. Какие прекрасные места там!»

Учёные уже отмечали, что значительная часть повестей из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» имела особые вступления сказового характера (как и каждая из двух книжек «Вечеров») или же эти вступления связывались органически с самой повестью. А «Страшная месть» такого вступления не имела. Между тем найденная рукопись показывает, что Гоголь сначала предполагал дать подобное вступление и к этой повести, но после, при печатании, исключил его.

Приведённое вступление даёт ряд сведений автобиографического характера для рассказчика повести «Страшная месть»: он услыхал рассказ про колдуна на тринадцатом году, от матери; впечатление от этого рассказа было у него очень большое, у него даже «спало с сердца немного веселья».

Это даёт право предполагать, что рассказ о колдуне сам Гоголь слышал от матери в тринадцатилетнем возрасте и затем, через девять лет, когда он писал «Вечера на хуторе близ Диканьки», попытался обработать его. Это не значит, что всё, что мы читаем у Гоголя в его повести «Страшная месть», им взято от матери: уже сравнение печатного текста и первоначальной рукописной редакции позволяет говорить, что ряд эпизодов и описаний внесены Гоголем уже после создания этой первоначальной редакции; но ядро рассказа про колдуна, самый образ колдуна (убившего мать Катерины, мужа Катерины, её сына-ребёнка и её самоё, - то есть всех членов своей семьи) - всё это Гоголь, очевидно, слышал от своей матери.

В этом вступлении к повести «Страшная месть» рассказчиком названы и гости Рудого Пенька, которых мы знаем по другим повестям «Вечеров»: дьячок Фома Григорьевич и Тарас Иванович Курочка.

Приведём ещё окончание IX главы повести «Страшная месть», которая после смерти пана Данила и оплакивания его Катериной в печатном тексте оканчивалась прибытием из Киева старого есаула Горобца с отрядом на помощь Бурульбашу в его борьбе против ляхов. В первоначальной редакции с ляхами расправлялись сами козаки пана Данила, организовавши им отпор под руководством Стецько. Любопытно, что печатный текст сохранил следы такого хода событий в первоначальной редакции в X главе, где говорится: «Невесел он (колдун); ему горька тризна, совершённая козаками (а не есаулом Горобцом) над убитым паном своим».

Вот это окончание IX главы по первоначальной редакции:

«... Похороните меня, похороните вместе с ним, засыпьте мне очи землею. Надавите мне кленовые доски на белые груди. Мне не нужна больше красота моя». - «Нет, пани, ты не властна делать, что тебе хочется», - сказал Стецько: - «Ты должна выполнить то, что приказал тебе твой пан. При отходе души своей он завещал, чтобы ты сберегла ему сына и вырастила его. Вы оставайтесь тут, хлопцы», - продолжал он, оборотившись к обступившим его козакам и рыдавшим, как малые дети. «Я пойду, соберу наших. Ляхи уже услышали про наше горе и ворочаются назад. Сердце так чует, что уже шумят они в подвале. Мёды поотпечатаны, и вино хлещет из воронок. Упьются они тем вином навеки, никому из них не выйти на свет. Мы отпоём кровавую панихиду своему пану». Блеском засверкали козацкие очи, быстрее молнии взлетел он на коня, громко гукнул, и гук отдался за горою, за лесом за полем, и козаки, как птицы слетелись на призыв и с гиканьем обсыпали гору».

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.