Норд-Ост

В ЛАВКЕ ПРИ свете висячей керосиновой лампы, Хрущов со старшим приказчиком проверял дневную выручку.

В тишине четко стучали счеты. Громадные тени хозяина и приказчика прыгали по потолку и тяжелым ящикам с товарами.

Хрущов был росту среднего, худ и желт лицом. Он болел грудью и часто кашлял. Тогда его острые зеленые глазки краснели и слезились. Вообще же говоря, вид у него был благообразный. Но что резко бросалось в глаза и неприятно оставалось в памяти, - это - руки; с тонкими искривленными пальцами, они напоминали крючья. В особенности, когда, по странной привычке, Хрущов подносил правую руку к голове и шевелил паль нами в воздухе.

Считал он деньги, сидя за конторкой, внимательно исследуя на свету каждую бумажку: не фальшивая ли.

Приказчик Никандр, - молодой парень, весь красный от напряжения, с капельками пота на толстом носу, - давал отчет о проданных за день товарах.

Наконец, касса сошлась, и деньги были уже заперты в кованый сундучок, когда в дверь с улицы постучали. - Какой - то военный спрашивал Василия Мироновича Хрущова.

Купец, подойдя к двери, всмотрелся в говорившего и, узнав его, кинулся снимать засов.

- Входи, входи, Сергей Лаврентьич! - ласково заговорил он навстречу гостю.

Вошедший в лавку широкоплечий мужчина с красным безбровым лицом и голубыми глазами - был полковник Широков, ранее служивший в Севастополе, а сейчас занимающий пост коменданта Феодосийского гарнизона.

Воротник мундира был высок и давил шею, отчего Широков, испытывая неудобство при поворотах, старался двигаться как можно меньше.

- Здравствуй, Василий Мироныч! - обратился он к Хрущеву (голос у него был глухой, как сырое дерево). - У меня до тебя дельце есть важное - поговорить надо. И при этих словах он бросил многозначительный взгляд на развесившего уши Никанора.

Хрущев кивнул головой, давая этим знать, что он понял, и обратился к приказчику:

- Ступай - ка домой, Никандр. Сам все запру. Живо!

Радуясь, что день прошел благополучно и вместе с тем жалея, что не может присутствовать при разговоре, Никандр захватил кое - какие счета и книги и, нахлобучив картуз, выбежал на улицу, бросив на ходу:

- Счастливо оставаться!

Хрущов, усадив гостя на стоящее за столом плетеное кресло, уселся на табурете, оперся рукой о коленку и, вывернув наружу локоть, приготовился слушать:

- Ну - с, выкладывай, дельце какое!

- Видишь ли, Василий Мироныч, в чем дело, - начал Широков до шепота пониженным голосом. - Неладно у нас в Крыму. В смысле политическом неладно. Ты газеты читаешь? Нет? Ну, все равно - и так знаешь, что на севере делается. В Питере и в Москве рабочие добиваются полной власти. А нашему брату тогда - сам понимаешь - капут! Да и здесь то же самое. Мы имеем точные сведения о подготовляющемся в Севастополе восстании. И знаем даже, в чьих руках сходятся нити заговора. Но об этом после скажу. А пока, Василий Мироныч, давай с тобой - о другом.

И таким же пониженным сырым шепотом Широков продолжал, выговаривая слова прямо в лицо испуганно слушающего Хрущова.

- У нас, в Феодоссии, тоже ждут. Везде одного боятся. Гарнизон у меня ничего. Офицеров много. Да вот беда: некоторые припасы вышли. Пока напишешь, да выпросишь - знаешь сам - сколько воды утечет. Тут - не ровен час - беспорядки начнутся. А солдат на голодный желудок, да без курева не удержишь никак. Отпусти ты нам поскорее сушеной рыбы пудов триста, муки, да махорки, ну, и прочего, сколько сможешь. За все плачу наличными половину, а половину отдам в конце месяца. Все дело в том, чтобы скоро отправить. Здесь наш трехмачтовик «Беспокойный» стоит порожняком. Вот его и нагрузить можно. Ну, как? Согласен?