«Встречая на улице известного артиста, люди по-разному реагируют на это. Смотрят во все глаза, млеют от восторга... Я заметил, что, узнавая Меркурьева, люди всегда улыбаются» - так сказал о Василии Васильевиче его старый друг, водолаз по профессии. - Приятен, должно быть, этот бесхитростный знак признания?

С такого вопроса, который интересно задать всякому известному человеку, начинается наш разговор с Василием Васильевичем Меркурьевым. Я дома у Василия Васильевича и его жены Ирины Всеволодовны Меркурьевой-Мейерхольд. Меркурьев большой, какой-то редкостно доброжелательный, обволакивающий своим особенным говором, точь-в-точь такой, как в кино. Хочется расспросить этого удивительного артиста о многом - о сыгранных и несыгранных ролях, об отношении к своим героям, к работе вообще, а значит, и к жизни. Но, так уж получилось - сначала спросила о суетном.

- Приятно ли быть известным? На первый же вопрос вынужден сказать: не знаю. Почему-то я принимаю знаки внимания так, будто они относятся не ко мне. Иногда соседи по электричке или по трамваю спорят даже: Меркурьев я или не Меркурьев. Один говорит: «он», другой доказывает, что Меркурьев таким быть не может. Я глаза закрою, слушаю. Приятно, что знают Меркурьева, ну, а я здесь при чем? Я никогда не мог соединить похвалы, награды, разные проявления известности со своей особой. Такая странность... Больше всего удовольствия мне всегда доставляла сама работа - любая. Я не сразу стал артистом. Я начинал гробовщиком, да, я гробовщик. Мы делали за день заготовки для двух домовин. Если оставалось время, вырезали шахматы, дамские каблуки. И сейчас обожаю плотницкое дело. Но, конечно, если бы пришлось начинать жизнь снова, я бы опять совершил эту ошибку - стал артистом.

- Про ошибку вы не всерьез, конечно...

- Это слово я употребил, разумеется, не в роковом его значении. Я хочу сказать, что, если бы принимал решение сейчас, зная, какие страшные трудности меня ждут, то призадумался, здорово призадумался бы. Ни один человек, не побывавший в шкуре актера, не поймет, как это непросто. Я знаю, обо мне говорят: «Меркурьев как сыр в масле катается». Все, мол, у него идет легко и просто. Признайтесь, и сами так думали?

Меркурьев подался вперед, точно ища подтверждения своим словам.

А как было думать иначе?

Меркурьев - один из самых «благополучных» наших актеров, по крайней мере на сторонний взгляд. Творческий путь его, начавшийся «триумфальным» исполнением роли Варлаама из «Бориса Годунова» в школьном кружке самодеятельности, когда «артисту» было едва тринадцать лет, представляется идеально прямым и гладким. Сыграны десятки ролей на сцене, больше семидесяти в кино. Меркурьев снимался у самых крупных кинорежиссеров - Козинцева, Трауберга, братьев Васильевых, Заржи, Хейфица, Калатозова. Снимался без обычных для актеров перерывов. Кроме всего этого, есть мастерская в Ленинградском институте искусств, где профессор Меркурьев вместе со старшим преподавателем И. В. Мейерхольд обучают актерской профессии 26 студентов, отдавая им богатство своего опыта...

И впрямь удачливый. Образ такого человека невольно складывается и когда видишь артиста на экране. Добродушный, мудрый, неуязвимый, он имеет веские основания смотреть на мир оптимистически... Он кажется слишком крупным и значительным, чтобы невзгоды могли иметь над ним серьезную власть.

- Значит, думали? - с каким-то грустным удовлетворением толкует мое молчание Меркурьев. - А знаете, у актера - любого - не может быть легкой судьбы. Если будет «легкая», то не будет судьбы. Мейерхольд (мне посчастливилось работать с Всеволодом Эмильевичем) учил нас: «Тратьте себя только на сцене». Мы с Ириной Всеволодовной внушаем ученикам: «Без полной отдачи нет искусства». Я обожаю рыбачить. Знаете, как бывает: лед замерзнет, подтает, а с новыми холодами намерзнет второй. Случается, актеры «ловят рыбу» между первым и вторым льдом. А ты прорубись сквозь первый, к глубине!

Недавно мне поручили в пьесе «Артем» роль священника. Роль эта небольшая, всего две сцены отведено мне автором, а динамика образа колоссальная - поп в конце, ни много ни мало, готов признать революцию. Ищу, где зерно образа, откуда в попе такая широта мышления. Еду в Казанский собор разузнать про одного попа со сходной судьбой. Я всегда ныряю к людям, которые знают то, что мне предстоит сыграть... Листаю книги, среди них - Монтень. И вдруг мне встречается такая фраза: «Все зло от полуобразованности». Великие слова, и к нашему времени имеющие отношение: мы считаем, что много знаем, оттого что знаем слишком мало. Это ведь ключ к новой философии моего героя, он полуобразованностью себе подобных сыт по горло. А революционер, оказавший на него решающее влияние, поразил попа цельностью, цельным представлением о мире. Нашел!

Многие, кто работал с Меркурьевым, отзываются о нем как о художнике исключительно требовательном к себе. Эта требовательность и определила, наверное, те трудности, о которых говорил артист. Как выразился один проницательный человек, наш рай и наш ад - в нас самих. Ирина Всеволодовна рассказала, как смотрел Меркурьев на вечере, устроенном в его честь, отрывки из своих фильмов. («Встреча» со многими состоялась после долгой разлуки, артист ведь смотрит свои фильмы на общих основаниях.) После каждого отрывка он шепотом выносил себе приговор: «Не годится, не годится, все надо переделывать». Артист нервничал, настроение его падало. (Только кусочек из «Леса», где Василий Васильевич играл Восмибратова, выдержал экзамен. Когда этот отрывок кончился, Меркурьев, увлеченный, произнес: «Как он здорово играет...» - совершенно забыв, кто это «он».

Но с годами вместе с уверенностью в своих силах не приходит ли и спасительное чувство, что опыт, актерская техника сами сработают, что «и так все великолепно сойдет»? Я спросила об этом у Василия Васильевича.

- Со мной происходит удивительная история: с годами я все больше люблю актерскую работу, все более трепетно, что ли. к ней отношусь, а это исключает то, о чем вы спрашиваете.

Меня тревожит модная среди некоторых молодых актеров игра на полутонах, полуресницах, этакая «игра пешком». Играть, искать - все в полную силу! И одновременно с этим отсечь все лишнее, не выдрючиваться. Минимум затрат, максимум выразительности. Мейерхольд иронизировал над темпераментными дирижерами у которых, как он говорил, манжета летит в публику.

Актер должен всю жизнь учиться, тренировать фантазию, наблюдательность. Искать надо в первую очередь не трюки, не жесты, а характер. Михаил Чехов в своей интереснейшей книге «Антар» описывает игру, придуманную им и его товарищем: они каждый день «играли» в обезьяну и ее хозяина, все время меняясь ролями. Это, само собой разумеется, была импровизация, неожиданные ситуации рождали и неожиданную реакцию. Отличная гимнастика! Своим студентам на первом курсе мы даем этюды о животных - «Диалоги зверей». Они изучают Брома и выбирают себе героев. Были у нас симпатичные ишаки, верблюды, жирафы, обезьяний; «звери» росли, росли и доросли до «Тартюфа», до «Тристана и Изольды». Сейчас уже видно, что из ребят получились интересные актеры. Если мы с Ириной Всеволодовной их ругали, то в первую очередь за лень, за неактивный поиск. Если хвалили, то в первую очередь за «приносы», за свое.

Студенты иногда спрашивают: ну, как можно оригинально изобразить человека, которому сообщают, например, о пожаре. Я знаю, у всякого плохого актера при слове «пожар» руки воздеваются к небу, а глаза выкатываются из орбит. Если актер каждую минуту помнит, что вот сейчас ему сообщат о пожаре, то, конечно, оригинально ему эту сцену не сыграть. Но если настраиваться не на пожар, а на нечто совершенно иное, допустим, на какую-то приятную беседу, то есть создать в воображении предполагаемые обстоятельства (в отличие от предлагаемых автором), то реакция будет естественной, свежей. Штамп - это неумение собраться и лень. Я знал одного актера, у которого для всех персонажей существовал один характерный жест, кстати, довольно распространенный у комиков, - он пытался найти рукой карман в брюках и промахивался до тех пор, пока не выжимал из зала смех.

- Видимо, зрители бывали столь же «ленивы», что и актер?

- Наверное, тан. Зрителям, хотя в большинстве своем они имеют тонкий вкус, не всегда стоит доверять, особенно в оценке деталей: зритель может и «обмануть», потому что нередко обманывается сам. Я когда-то играл Дормидонта в «Поздней любви» Островского. На первых спектаклях скучал зритель. Что делать? Придумал: стал чистить гусиное перо о парик. Зал хохотал, а я, когда немного созрел, отказался от этого трюка как от слишком смешного и потому неуместного: он отвлекал от главного.

Мы в общении со студентами ввели термин «шайба». Шайба - это центр действия, и очень важно, чтобы актер все время помнил, где «шайба». Зрителя надо освободить от шейной гимнастики, чтобы он не мотал головой туда-сюда, боясь пропустить существенное.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.