2

Полгода назад нам на отдел выделили «Жигули» без водителя. Не думаю, что права имелись в этот момент у одного Северина, но можете не сомневаться, что закрепили машину именно за ним.

Июльское солнце раскалило не только крышу, но, что гораздо хуже, еще и сиденья автомобиля.

— Не мог в тень поставить? — недовольно поинтересовался я, вертясь, как грешник на сковородке.

— Одним надо место под солнцем, другим в тени, капризные вы все, — раздраженно бормотал Северин, дергая ручку переключения скоростей, подавая назад, разворачиваясь и выезжая на Петровку. — У меня сегодня на семь тридцать стрелка назначена с одной пианисткой возле консерватории. Девочка — экстра-класс, а я не знаю даже, как ее теперь предупредить.

— Позвони в консерваторию, — посоветовал я. — Скажи, брат или лучше дядя.

— Какой умный! — восхитился Северин. — Что ж ты думаешь, я у нее фамилию спрашивал? Это ты бы, небось, первым делом анкетные данные выяснил, вплоть до родственников за границей!

— И как видишь, был бы прав, — кротко заметил я. Давным-давно, лет сто назад, на первом курсе мы со Стасом мечтали, что станем адвокатами. Имена Плевако, Спасовича, Карабчевского и Урусова кружили нам головы... Я удивился этому неожиданно всплывшему воспоминанию, но тут же сообразил, зачем услужливая не в меру Мнемозина подсовывает мне его. А ведь и впрямь, не случись тогда этой дурацкой мальчишеской истории с портретом подонка Кошкода-мова, нас не выперли бы с юрфака. И сейчас, быть может, мы, окруженные всеобщим уважением, сидели бы на своем месте в зале суда, с умным и ироничным видом слушая прокурора, сами готовясь произнести блестящую защитительную речь...

Я искоса кинул взгляд на сердито насупленного Северина. Дуйся, дуйся! Идея-то с портретом была твоя! Нет, сама по себе она хорошая была идея, благородная. Но с факультета нас понесли. И когда мы уже паковали чемоданы, причем в буквальном смысле — собрались в Приморье устраиваться матросами на траулер, мысль остаться и пойти работать в милицию, постовыми в отделение, пришла в голову тебе же, Стасик! Вот почему сегодня мы не сидим в удобном адвокатском кресле, не прокладываем по карте курс на Азорские острова (мое представление о романтике), а сломя голову несемся по жаре искать неведомо кого, неведомо из-за чего совершившего страшное преступление. Несемся, подозревая, что в ближайшее время нам будет не до развлечений.

Справившись у прохожих, Северин свернул в подворотню и, осторожно объезжая какие-то рытвины, траншеи, нагромождение труб, покатил по широкому московскому двору. Дом, нужный нам, стоял в глубине, заслоненный старыми корявыми тополями, и имел совершенно нежилой вид.

Пейзаж оживляли только «канарейка» из отделения и наш «рафик» с Петровки, на котором прибыла дежурная бригада. Несколько женщин, ребятишек и один старичок молча стояли вокруг. Мы вошли в парадное. Старший сержант, сидящий на ступеньках, при виде нас вскочил и надел фуражку. Мы показали удостоверения.

— Третий этаж, там увидите, — отрапортовал он.

По сравнению с улицей на лестнице было прохладно и совершенно темно. Мы поднимались, держась за перила, нащупывая ногами каждую ступеньку.

— В такой обстановке просто грех кого-нибудь не прихлопнуть, — проворчал Северин.

На площадке третьего этажа стояли зам по розыску из отделения Дима Балакин и с ним кто-то из его сыщиков. Я пожал им руки, а Северин сурово сказал:

— Лестницу осветите. Сейчас Комаров приедет, ух, он вас! — и пошел в распахнутую дверь квартиры.

Здесь освещения хватало: стояли две лампы на треногах. Из одной двери выпадала полоска дневного света, слышались гулкие голоса.

Это, конечно, была коммуналка — длинный коридор, где-то вдалеке заворачивающий направо, с двух сторон ряды комнат.

Наша комната была первой от входной двери, а там, за поворотом, в глубине лабиринта жил минотавр. Звался он Сережкой Алексеевым, был старше меня на пять лет и так отравлял мои юные годы, что я лет в восемь всерьез подумывал бежать в Ленинград, к дяде по отцу, даже стал копить продукты на дорогу. Отпетая шпана, гроза района, Сережка внушал страх даже взрослым: помню, с какой опаской относилась к нему мать, запрещала ему заходить в нашу комнату, боялась, как бы он чего-нибудь не стырил. С тех пор как он впервые обратил на меня внимание, мне не было больше покоя. Даже не будучи в дурном настроении, он походя отвешивал мне в коридоре щелбаны и «сайки», отрабатывал на моей макушке «пиявки» и «горяченькие». Иногда, правда, он ограничивался угрозами, но небескорыстно: за каждый непробитый щелбан я должен был утащить у матери сигарету. Если он требовал пять сигарет, а я притаскивал три, два щелбана все равно полагалось. «Когда его только в колонию заберут?» — сердито и недоуменно спрашивали все вокруг. И я, уловив в этом вопросе свою надежду, тоже начал тайно мечтать: «Когда же, когда?» В конце концов, что вполне естественно, я дождался: Сережку забрали, и больше мы его не встречали, потому что через год переехали в отдельную квартиру. Так что, наверное, по старику Фрейду, с чьими трудами я познакомился много лет спустя, вышло бы, что мое теперешнее занятие, цель которого в конечном итоге та же — изолировать от нормальных людей опасную личность, уходит корнями в далекое детство.

И значит, Северин, Кошкодамов и Азорские острова ни при чем: давным-давно судьбой предопределено мне быть милиционером...

Комната, куда мы зашли, была большая, с двумя высокими окнами, а оттого, что без мебели, казалась еще больше. Здесь находились человек пять-шесть, среди них следователь прокуратуры, дежурный по МУРу Володька Саробьянов и судмедэксперт Макульский. Слева от входа лежала красавица овчарка. Эксперт-кинолог сидел рядом с ней на корточках. А в дальнем углу притулилась, как мне показалось в первый момент, кучка цветастого тряпья.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 20
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.