Прошло несколько месяцев с тех пор, как оборвалась жизнь Василия Макаровича Шукшина. Во его книги, его фильмы живут и будут жить, как драгоценная часть нашей культуры. Редакция «Смены» получает множество писем, в которых читатели просят рассказать о жизни и творчестве этого самобытнейшего художника.

Сам Шукшин не любил говорить о себе. Но иногда в кратких беседах с журналистами, писателями, читателями Василий Макарович вспоминал детство и юность, рассказывал о своей работе. Из этих высказываний Василия Шукшина и составлена «Автобиография», которую мы предлагаем вниманию читателей. В ней использованы опубликованные в нашей печати материалы журналистов И. Бодрова, С. Вишнякова, И. Тужмера, Г. Кожуховой, Н. Лордкипанидзе, Ю. Смелкова, Г. Цитриняка, Ю. Черепанова, а также напечатанные в газетах выступления и письма В. М. Шукшина.

Меня спрашивают, как это случилось, что я, деревенский парень, вдруг все бросил и уехал в Москву, в Литературный институт (правда, туда меня, понятное дело, не приняли: за душой не было ни одной написанной строки; поступил на режиссерский факультет ВГИК, в мастерскую М. И. Ромма).

Самая потребность взяться за перо лежит, думается, в душе растревоженной. Трудно найти другую побудительную причину, чем ту, что заставляет человека, знающего что-то, поделиться своими знаниями с людьми.

После войны я совсем пацаном ушел из села. Трудные были годы для деревни, и многие тогда подавались в город. Я работал слесарем на заводе во Владимире, строил литейный завод в Калуге, был разнорабочим, учеником маляра, грузчиком, восстанавливал железные дороги. Исколесил всю страну и как-то раз очутился в Москве.

Помню, нужно было мне где-то переночевать, а денег не было. Пристроился я на скамейке на набережной. Вдруг около меня остановился какой-то человек, покурить, видно, вышел. Разговорились. Оказалось, земляки. Он тоже из Сибири, с Оби. Он узнал, что я с утра не ел, повел меня к себе. Допоздна мы с ним чаи гоняли и говорили, говорили...

Это был режиссер Иван Александрович Пырьев. Он мне рассказывал о кино, о жизни. Что-то у него тогда не ладилось, вот он и выложился перед незнакомым парнишкой. Когда мы встретились лет через десять, он меня и не узнал, а я этот разговор навсегда запомнил.

В институт я пришел ведь глубоко сельским человеком, далеким от искусства. Мне казалось, всем это было видно. Я слишком поздно пришел в институт – в 25 лет, – и начитанность моя была относительная, и знания мои были относительные. Мне было трудно учиться. Чрезвычайно. Знаний я набирался отрывисто и как-то с пропусками. Кроме того, я должен был узнавать то, что знают все и что я пропустил в жизни. И вот до поры до времени я стал таить, что ли, набранную силу. И, как ни странно, каким-то искривленным и неожиданным образом подогревал в людях уверенность, что правильно, это вы должны заниматься искусствам, а не я. Но я знал, вперед знал, что подкараулю в жизни момент, когда... ну, окажусь более состоятельным, а они со своими бесконечными заявлениями об искусстве окажутся несостоятельными. .Все время я хоронил в себе от посторонних глаз неизвестного человека, какого-то тайного бойца, нерасшифрованного.

Теперь мне не хочется становиться в позицию и положение другого человека – я уже свыкся с этой манерой жить и работать. Мне не хочется делать никаких авансов, никаких заявлений. Ничего страшного, если промолчу лишний раз. Оттого, что не скажу чего-то такого о себе, ничего не случится, – я-то буду знать про это. И я хочу сказать, что мне сейчас трудно менять образ своих действий после того, как я так вот уже прожил изрядное количество лет, прошел институт, прошел первую пору отвоевывания себе права работать в искусстве – это тоже было. И свыкся с таким образом жизни. Представьте себе, такая глупая, в общем, штука, но все кажется, что должны мне отказывать в этом деле – а праве на искусство.

Я начал писать под влиянием кино и снимать под влиянием литературы. В своих рассказах, повестях и романах я почти никогда не пишу: герой подумал то или это. Редко впадаю в описательность, мало пользуюсь авторскими отступлениями. Больше всего я доверяю поступкам персонажей и их диалогу. Многословие пудовых томов, которыми нередко кормят читателей, мне не очень нравится.

А влияние литературы на мои фильмы сказывается, видимо, в том, что я обычно не иду по пути так называемой чистой кинематографично-сти. Долгие, бесконечные проходы, молчаливые сцены, за которыми при всей их видимой многозначительности нередко нет никакой мысли, насупленные и при этом маловыразительные взгляды безмолвных героев – все это меня, как правило, не прельщает.

Вот так и сосуществуют в моей работе перо и объектив.»

Мы говорим: «Это в романе есть, а в кино нет». Ну и что же, что нет? Зато в кино есть то, чего нет в романе: зрелищность и сиюминутность происходящего. Н наблюдение за актером и за текучестью его мимиии. За мыслью, которая в глазах. То есть средства огромные, только мы не всегда ими разумно пользуемся и не во всю мощь их пускаем.

Поэтому, если говорить об этом в случае собственном, положим: для меня литература перестает существовать, когда начинается кинематограф. Я потам и сценарий даже не читаю: уже включается и другой мотор, и иная цепь, и иной род повествования. Поэтому у меня никогда сценарий не походит на готовый фильм, да я и не считаю, что сценарий надо непременно точно, буквально переносить на экран. Просто для меня в лучшем случае сценарий – руководство к действию. То, что в голове, вообще никогда не запишешь. Потом: то, что на бумаге, мне нужно во многом для того, чтобы окружающим людям как-то рассказать, о чем я собираюсь картину делать. Для себя же я оставляю возможность работы на площадке – с актером, с оператором, с художником. У меня фильм в основном происходит как-то потом. Но это отдельный случай.

При всем том я участвовал в фильмах, которые похожи на сценарии. Так тоже можно жить и работать. У меня немножко иначе – это очень субъективный подход к делу. Просто-напросто мне приходится потом уже сценарий записывать по фильму. Вот я переиздавал однажды сценарий «Живет такой парень». Попросили в издательстве, и я показал им сценарий, который совершенно не похож на фильм. Пришлось мне по картине записывать вроде бы сценарий.

Я ведь вырос в селе Сростки на реке Катунь и до сих пор бываю там почти каждый год. В селе у меня много друзей, и мама моя там живет. Я езжу туда работать – давно уже заметил, что там у меня лучше получается. Но Сростки для меня не Дом творчества, не санаторий, я там присматриваюсь к жизни, с людьми разговариваю. И по дороге тоже вижу много интересного: от Москвы до Алтая тысячи верст.

В одной из таких поездок родилась тема нового фильма. Сюжет простой. Алтайский тракторист . едет отдыхать на юг, в Ялту, что ли. Парень он молодой, чуть простодушный, чуть самоуверенный и очень любопытный. И вот едет этот хозяин и кормилец страны через Россию и смотрит вокруг себя во все глаза. Встречается С разными людьми и пытается понять, кто есть кто, кто чего в жизни стоит.

Человеческая ценность, подлинная и мнимая, интеллигентность, настоящая и поддельная; внутреннее достоинство и угодничество – вот с чем столкнется тракторист Иван. Ему гораздо легче будет найти общий язык с пожилым профессором, чем с пустозвонами и хамами, которые выдают себя за больших интеллектуалов.

Сам еще помню, какой восторг охватывал, когда Чапаев в фильме говорил: «Я ведь академиев не кончал...» Не кончал, а генералов, которые кончали, лупит. Этому, как видно, есть объяснение: «академиев» не кончал – наш, генералов . бьет – это значит, мы в состоянии их бить без «академиев». Но сегодня академии существуют уже не для «элиты». И попробуйте в наши дни вообразить героя фильма или книги, который с такой же обезоруживающей гордостью скажет: «Я академиев не кончал», – восторга не будет. Будет сожаление: зря не кончал. Теперь надо кончать академии, и всерьез кончать. Это, впрочем, ясно. На мой взгляд, родилась другая опасность, особенно в вопросах искусства. Ну, может, не опасность: болтуны и трепачи во все времена были. Но если не опасность, то постыдное легкомыслие. Не нам бы этим заниматься. Это никак не интеллигентность – много и без толку говорить, так и сорока на колу умеет. Интеллигентность – это мудрость и совестливость, я так понимаю интеллигентность. Это, очевидно, и сдержанность и тактичность. Мне один незнакомый человек посылает письма и сценарии и пишет: «Ну, Васька, ты даешь: на три письма не ответил!» Не буду отвечать: от такого «свойского» обращения, «нашенского» меня тоже уже воротит. Хоть возраст-то надо уважать – мне 44 года. Даже в деревне никто не обращается к сорокалетнему человеку: «Васька». Это уж и себя тоже не уважать. Человеческое достоинство прямо относится к интеллигентности.

Почему погибает Егор Прокудин? Этот вопрос задают чаще всего. Он, мол, уже осознал: надо было, чтоб он женился и стал честным тружеником.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.