Неистовая боярыня

Василий Суриков – создатель полотен, на которых запечатлены эпизоды русской истории, показаны яркие личности, схваченные художником в самые трагичные моменты их жизни. И среди них - украшение Третьяковской галереи «Боярыня Морозова».

Зимнее утро. По рыхлому снегу везут закованную в цепи раскольницу Морозову. Рядом с санями идет ее сестра Евдокия, княгиня Урусова. А вокруг толпа – и сочувствующие боярыне, и радующиеся ее унижению. А она, высоко подняв руку с тонкими пальцами, сложенными в двуперстие, обращается к народу со страстным призывом стоять за свою веру. Изможденное, бледное лицо, горящие глаза – ради своей правды эта женщина готова принять муки, и даже смерть…

Василий Суриков родился в Сибири, в Красноярске. Его родители происходили от казаков, пришедших в Сибирь с Дона еще в XVI веке. Эти люди жили далеко от столицы, царские приказы доходили сюда с большим опозданием, да и подчиняться им никто не торопился. «В Сибири народ другой, чем в России, – вольный, смелый», - говорил Суриков. В Сибирь издавна ссылали неугодных власти – кто тут только не находил последнее прибежище: и вожди народных восстаний, и декабристы. О смутьянах и бунтарях слагали легенды. Рассказывали в народе и истории про знаменитую раскольницу боярыню Морозову, неизвестный автор написал про нее «Повесть о житии боярыни Морозовой». Говорят, что первой поведала Сурикову трагическую историю боярыни его крестная О.М. Дурандина. Образ бунтарки, ярой защитницы старой веры, восставшей против самого патриарха Никона, потряс будущего художника и остался в его душе навсегда.

В 1552 году патриархом России стал Никон. Человек властный, честолюбивый и жестокий, он совершил настоящую революцию русской церкви. Никон внес изменения в обряды и церковные тексты (например, велел писать Иисус вместо прежнего Исуса, креститься не двумя, а тремя перстами, и восьмиконечный крест заменить четырехконечным). Однако эти, казалось бы, совсем несущественные новации множество православных восприняли как посягательство на их веру.

Никон жестоко карал непокорных, а в 1658 году даже посмел обвинить в непослушании самого царя Алексея Михайловича. Но тут уж он явно погорячился - и оказался в опале. Его нововведения, правда, не отменили, но зато в столицу разрешили вернуться некоторым противникам Никона.

Вернулся в Москву и его ярый враг протопоп Аввакум. А приняла его в своем доме боярыня Морозова, истовая защитница старой веры.

В 1649 году боярыня Феодосия Прокопьевна, урожденная Соковнина, родственница царицы Марии Милославской, вышла замуж за боярина Глеба Морозова, родила ему сына, болезненного красивого мальчика Ивана, а, овдовев, унаследовала огромное состояние семейства Морозовых. Ее усадьба в Зюзине под Москвой поражала всех поистине царской роскошью: на полах узоры, стены обтянуты китайским шелком, а в парке вокруг дворца важно вышагивали павлины. А когда молодая вдова выезжала – в сопровождении сотни пеших и конных слуг! - на богомолье, ее усаживали в карету, отделанную золотом.

После смерти мужа боярыня Феодосия решила посвятить себя служению Господу – старалась совершать как можно больше богоугодных дел. Боярыня не отказывала в помощи никому – ни своим крестьянам, которых было около 10 тысяч, ни нищим и бродягам, пользовавшимся без зазрения совести добротой барыни.

Вот в таком доме и нашел пристанище неистовый Аввакум. По вечерам, когда им никто не мешал, вели они долгие беседы, и Аввакум поражался глубине рассуждений и начитанности своей хозяйки – ну кто бы мог подумать, что в ее красивой головке рождаются такие мысли! А говорили они о том, как хранить в народе истинную веру, как не поддаться чуждым влияниям, как устоять, когда давление столь велико…

Постепенно Зюзино стало центром старообрядчества. Кроме Аввакума, тут нашли кров известные в народе старица Меланья, юродивые Киприан и Федор, жена стрелецкого полковника Данилова Мария.

Нет ничего удивительного в том, что такой центр сопротивления, да еще рядом со столицей, стал сильно раздражать царя Алексея Михайловича. Поначалу у Морозовой просто отняли половину ее состояния. Когда это не оказало никакого действия, ее братьев отправили – практически сослали – на службу в отдаленные уголки страны. Когда и это не подействовало, Морозову принялись шантажировать, угрожая ее сыну. Но и эта мера оказалась бесплодной. Ничто не могло сломить ее дух. Аввакум так писал о ней: «Персты рук твоих тонкокостны, а очи твои молниеностны. Кидаешься ты на врага, аки лев».

Царь приказал отправить на Север ее юродивых, которых позже казнили. Сослали в Пустозерск и Аввакума. Там протопоп прожил - промучился - 15 лет в земляной тюрьме и все это время переписывался с Морозовой.

В 1669 году умерла царица Мария Милославская. Уже ничто не могло сдержать царский гнев. А уж когда она приняла постриг у старообрядческого священника Досифея и не явилась на свадьбу царя, Алексей Михайлович страшно разгневался: «Возгордилась!»

И вот пришел день, когда стрельцы окружили Зюзино, схватили боярыню и ее сестру Евдокию, доставили их в московский Чудов монастырь и бросили в холодный подвал. Через день их привезли на суд и велели там креститься по-никониански. Они отказались, за что были приговорены к вечному заточению в монастыре. И повезли их в позорных телегах по Москве. Именно этот момент изобразил Суриков на своей знаменитой картине. Москвичи по-разному реагировали на зрелище поверженной боярыни – кто с сочувствием, кто с печалью, а кто и с радостью. А она, подняв руку в двуперстом благословении, говорила: «Смотрите, православные! Вот моя драгоценная колесница. А вот цепи драгие…Молитесь так же как я, и не бойтесь пострадать за Христа!» Тюрьмой боярыне стало Печерское подворье на Арбате…

Зимой 1671 года ее снова повезли на суд – властям очень хотелось добиться ее покаяния. Из суда над боярыней-бунтаркой хотели сделать показательный процесс – старообрядческое движение нужно было развенчать, поскольку в него вливалось все больше и больше людей, бедных, обездоленных, недовольных жизнью в стране. На суде от нее снова потребовали исповедаться и причаститься по новому образцу и перекреститься тремя перстами. Но боярыня отказалась. На следующее утро ее бросили на снег, избили плетьми, а потом, вместе с сестрой Евдокией и Марией Даниловой, отправили в Боровский монастырь, в монастырскую тюрьму. Поначалу женщины там жили неплохо – благодаря влиянию и, наверное, щедрым пожертвованиям мужа Марии, стрелецкого командира Данилова. Узницам было разрешено читать, да и кормили их неплохо. Но о таком их сравнительном благополучии узнал царь, и все резко изменилось – их бросили в подземелье, под страхом смерти запретив охране давать узницам еду и питье. Сначала умерла Евдокия, потом – Мария. Боярыня Морозова продержалась дольше всех. Может, ей помогал ее Бог… Умирать она не хотела – монахи слышали ее крики с просьбами пить, доносившиеся из-под земли… Но 2 ноября 1675 крики умолкли – видно, Господь ее оставил – или забрал к себе, чтобы не мучилась….

В 1884 году, вернувшись в Москву из Венеции, где Суриков изучал шедевры великих итальянских мастеров, он приступил к работе над «Боярыней Морозовой», грандиозным полотном, посвященным родной, русской истории, не менее драматичной и трагической, чем истории Италии или эпизоды Священного Писания. Судьба боярыни, преодолевшей земные страсти и в религиозном порыве сумевшей с достоинством перенести тяжелейшие страдания и мучения, захватила художника. Он делает множество эскизов, рисунков, ищет композицию, изучает костюмы той эпохи. Для того, чтобы воссоздать на полотне московскую улицу XVII века, он, по его собственным словам, «переулки все искал, смотрел. И крыши где высокие. А церковь в глубине – это Николы, что на Долгоруковской». Долго и тщательно подбирал Суриков и лица своих героев. «Девушку в толпе я со Сперанской списал, - она тогда в монашки готовилась. А те, что кланяются, – все старообрядочки с Преображенского. А юродивого я на толкучке нашел. Огурцами он там тороговал. Вижу – он. Я говорю – идем. Еле уговорил его. …В начале зимы было. Снег талый. Я его на снегу так и писал. Водки ему дал и водкой ноги натер. …Он в одной холщовой рубахе босиком у меня на снегу сидел. Ноги у него даже посинели. …Так на снегу его и писал».

Труднее всего рождался образ непокорной боярыни. Художник вспоминал: «В типе боярыни Морозовой – тут тетка одна моя Авдотья Васильевна, что была за дядей Степаном Федоровичем, стрельцом-то с черной бородой. Она к старой вере стала склоняться. Мать моя, помню, все возмущалась, что все у нее странники да богомолки. Она мне по типу Настасью Филипповну из Достоевского напоминала. Только я на картине сперва толпу написал, а ее после. И как не напишу ее лицо – толпа бьет. Все лицо мелко было. В толпе терялось. В селе Преображенском, на страообрядческом кладбище - ведь вот где ее нашел.

Была у меня одна знакомая старушка – Степанида Варфоломеевна, из старообрядок. Она в Медведьевом переулке жила – у них молитвенный дом там был. И вот приехала к ним начетчица с Урала – Анастасия Михайловна. Я с нее написал этюд в садике, в два часа. И как вставил в картину – она всех победила».

Правда, этот этюд оказался не финальным образом. На его основе в 1886 году Суриков создает свой, воображаемый и окончательный - такой и стала его боярыня Морозова. Этот этюд был особенно дорог художнику и оставался с ним до конца его жизни. Рассказывают, что когда один очень богатый человек, некий князь, пожелал купить этюд, Суриков решительно заявил: «Денег у вас, князь, не хватит».

Потрясающе изобразил Суриков толпу. Каждый персонаж обладает собственным неповторимым обликом и собственной судьбой: праздный зевака, охочий до зрелищ, злорадствующий монах-никонианец, сочувствующие боярыне нищие и юродивые, видящие в ней свою защитницу, простые русские люди, потрясенные зрелищем унижения недавно всесильной боярыни и задумавшиеся над тем, ради чего она идет на смерть. Есть тут и такие, кто уже готов последовать за ней по трудному пути служения истине…

Блестяще выбран колорит картины. Она словно поделена на три горизонтальные полосы - небо, затем темная полоса из человеческих фигур с выделяющимися светлыми лицами и снег, переливающийся голубыми и розовыми оттенками. Суриков ставил свои модели прямо на снег, наблюдая, как мороз меняет цвет кожи. «Если бы я ад писал, то и сам бы в огне сидел и в огне позировать заставлял», – шутил Суриков.