Нагавка

- Да, да, пожалуйста.

- Минуточку, товарищ генерал! Вот слушайте: «Уже запрокинулся алмазный ковш Большой Медведицы...» Нет, не то... ага, вот здесь: «Тихий, ритмичный свист пронесся над камышами, - начал я, невольно сбиваясь на декламацию. - Нежно, любовно закрякала нагавка. Красавец селезень, услышав призыв, сделал разворот и пошел на посадку. Еще миг - и он будет рядом с подругой...»

- Хватит! Ну, и как это понять?

- Да что ж тут понимать, товарищ генерал? Знаете, перед рассветом в плавнях бывает тихо - тихо. Налетит ветерок, всколыхнет камыши - и снова тишина. Помните, товарищ генерал, как хорошо сказал поэт:

Полночной порою, в болотной тиши,

Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши...

- Знаю, знаю! «О чем они шепчут, о чем говорят...» Вы Бальмонта не беспокойте. Меня не интересует, что камыши говорили. Скажите, как получилось, что у вас «любовно закрякала «ногавка»?

- Да, товарищ генерал, именно любовно. Другого слова тут не подобрать... Весна, товарищ генерал, - пора любви...

- Да вы сами - то знаете, что такое ногавка?

- Нагавка? Как же, товарищ генерал, знаю. Я понял, что это... это... ну, утка такая, обученная утка. Охотник привязывает ее за веревочку, а сам прячется в шалаше. И вот, как только появятся в небе дикие утки, охотник сейчас же за веревочку - дерг! Утка - то ученая, ока сразу и подает голос, начинает крякать, так сказать, нагавкивает. А селезень услышит...

Что услышит селезень, генерал уже не слышал: он плакал. Честное слово, генерал рыдал. Первый и, наверно, последний раз в жизни видел я, как плачут генералы. Потом генерал, видимо, смекнув, что при младших по званию плакать неудобно, пытался остановиться, достать платок, утереть слезы и не мог попасть рукой в карман. Генерал плакал и... хохотал. Но как! На генеральский хохот прибежал капитан - порученец и начал хихикать. В раскрытой двери уже толпились работники политотдела и тоже смеялись. Все смеялись. Даже машинистка Зоенька. Та самая Зоенька, которая на протяжении всех лет войны вырезала все мои корреспонденции и статьи о боевом опыте и хранила вместе со стихами Константина Симонова и Алексея Суркова.

Я готов был провалиться сквозь пол, если б не вспомнил, что этажом ниже помещался кабинет командующего. И вот стоило мне только вспомнить об этом, как на письменном столе генерала зазвонил голубой телефон. Смех сразу оборвался.

- Что у вас там за веселье, Иван Максимович? - проворковала голубая трубка.

- Это, Павел Алексеевич, у меня тут автор сегодняшних охотничьих рассказов комментирует свое произведение.

- Про ногавку? Ну и кто ж из нас был прав?

- Сознаюсь, я пари проиграл. Лейтенант говорит... хо - хо - хо! ногавка... хо - хо - хо! это... подсадная утка, крикуша...

Теперь волны смеха потрясали оба этажа, они перебросились во флигель, в АХО, квартирно - эксплуатационную часть, на стоянку машин...

В общем, после этой истории, где бы я только не появлялся: в штабе, в частях округа, в Доме офицеров или на улицах, - меня все узнавали. Откровенно говоря, эта популярность меня очень утомляла, тем более, что я так толком и не знал, в чем дело, а опросить кого - нибудь мешало самолюбие.

Вскоре меня демобилизовали. Когда я уезжал, ответственный секретарь редакции, прощаясь со мной на вокзале, очень сердечно (все ответственные секретари очень сердечные люди) сказал:

- Это тебе был урок, голуба. Учись хорошо слушать людей и писать только о том, что знаешь, а чего не знаешь - не гнушайся спросить. Тогда история с этой, как ее, ну, нагавкой не повторится...