Задание редактора было кратким: дать репортаж об охоте.

Почти четыре года подряд, изо дня в день, из номера в номер, редактор требовал корреспонденции о подвигах солдат и офицеров, статьи о боевом опыте, а тут вдруг - репортаж об охоте! Причем не об охоте снайперов, а о самой обыкновенной охоте на уток.

Правда, я никогда в жизни не охотился, но задание есть задание. В ближайшую субботу мы с фоторепортером отправились в плавни, в охотничьи угодья.

Это первое послевоенное редакционное задание оказалось самым приятным из всех, какие мне приходилось до этого выполнять. Ну, посудите сами, какая благодать! Всю ночь я провел у костра, вдыхал аромат свежескошенных трав, обжигался душистой, наваристой ухой, слушал рассказы охотников о событиях только что отгремевшей войны. Потом охотники умолкли, прикорнув тут же у костра. В лимане таинственно зашелестели камыши, раздались какие - то неясные шорохи, всплески, крики ночной птицы.

Перед самым рассветом, когда запрокинулся ковш Большой Медведицы, егерь разбудил охотников...

А какое было утро! Где-то звенели жаворонки, заливалась на разные голоса всякая птаха. Я лежал под стогом и писал свой репортаж, а рядом спали охотники. От них попахивало тиной, пороховым дымом. В холодке лежали трофеи - пятьдесят шесть уток на троих! Здорово? Фоторепортер, одержимый иной страстью, на уток не охотился. Прохрапев всю ночь у костра, он с восходом солнца засел удить в лимане сазанов...

В общем, репортаж был написан и, как говорится, прямо «с колес» пошел в очередной номер. Правда, майор, ответственный секретарь редакции, безжалостно (все ответственные секретари безжалостны) выбросил и наваристую уху, и запрокинутый ковш Большой Медведицы, и многое другое, в том числе и нагавку. Мне же казалось, что без всего этого просто преступно публиковать репортаж. Я умолял, доказывал, бранился, даже грозил пожаловаться редактору, но майор оставался непреклонен (все ответственные секретари непреклонны).

- Газета, голуба моя, не резиновая, - говорил он с эдакой мурлыкающей ворчливостью. - Три колонки на твою бодягу, включая парочку фото, вполне хватит. Главное в репортаже - действие, глагол, рассказ о том, как твои охотнички уток стреляли. Вот это мы и оставим. А все штучки - дрючки про луну да жаворонков, голуба, в стихах излагай. Понятно? В стихах. А еще лучше давай на радио. В эфире места мно - о - го, не то, что в газете...

И вот так всегда! Майор - старый военный газетчик - во всем признавал только конкретность. Любой материал, кроме пропагандистских статей и всего, что касалось боевой подготовки, он называл «бодягой». Красочные, поэтические, казалось бы, подробности в корреспонденциях у него именовались «штучками - дрючками». Первый абзац майор просто вычеркивал, считая, что пишется он «для разгона», тогда как сюжет «надо брать сразу, как быка за рога». И какую бы ты вещь ни написал, больше трех колонок майор не давал, повторяя свою старую остроту: «Давай, голуба, на радио. В эфире места мно - о - го...»

На этот раз острота майора толкнула меня на дерзкую мысль: а почему бы действительно не дать полный текст репортажа на радио? Не скрывая вызова в голосе, я тут же спросил у майора разрешения на это. Он пожал плечами:

- Видишь ли, голуба, уважающий себя журналист два урожая с одного поля сымать не станет, но поскольку я больше половины твоей бодяги вырезал, то давай. давай полное собрание своих сочинений на радио. Я не возражаю...

На следующее утро репортаж появился в газете.

Прочел я свою «бодягу» и, странное дело, не почувствовал досады на майора. Оказывается, от сокращения материал действительно выиграл, стал стройнее, читался живее. Однако, зачем скрывать, обрадовался я еще больше. когда утром гугнивый репродуктор начал шамкать «полное собрание моих сочинений». Только теперь оно называлось громким словом - очерк.

Подумать только, мой очерк слушала вся Кубань! Да что там Кубань! Говорят, радиоволны распространяются концентрическими кругами по всему земному шару, проникают даже в межпланетное пространство и еще черт знает куда! Редактор радиокомитета, расчудесный парень, оставил решительно все: и наваристую уху, и запрокинутый ковш Большой Медведицы, и трели жаворонков, и даже нагавку... Эх, посмотрели бы вы на меня в тот момент, когда я входил в секретариат!

- Вот что, голуба, - встретил меня майор. - Бери - ка машину и поезжай в политотдел, тебя вызывает генерал.

«Заметил, значит, старик!» - радостно екнуло у меня в груди. И вы думаете, я ехал к генералу на машине? Ошибаетесь: летел на крыльях.

- Вам, товарищ лейтенант, случалось когда - нибудь охотиться на уток? - сразу опросил у меня генерал.

Вопрос был задан самым доброжелательным тоном. Но, зная по опыту, что генералы зря вопросов не задают, я, дипломатично промычав нечто неопределенное, намекнул генералу, что если б не охотился, то вряд ли смог написать сегодняшний, «говорят, довольно неплохой очерк». Заметьте, так и сказал - именно очерк, а не репортаж.

- Вот - вот, об этом я и хочу поговорить. В общем - то неплохо. Наши офицеры - охотники сегодня слушали и читали с интересом ваше... ну, как бы назвать... произведение. Но из - за одной фразы мы поспорили с командующим. В газете я этой фразы не нашел, а по радио ее передавали. Помните, есть у вас местечко, где говорится про ночь, про свист, про селезня?..

- Как же, как же, помню, товарищ генерал! Разрешите прочитать это место? У меня с собой есть копия очерка.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.