Наш охотничий шалаш, похожий на сенной стожок, приютился среди унылых болотных топей, в островке пышнохвойных елок. Переспав на душистом лапнике полуденный дождик - сеянец, выходим на вечерний утиный лет. Я беру в одну сторону, а мой напарник, сельский учитель Петр Лукич, - в другую.

- К исходу зари непременно быть на месте, - строго говорит он, на ходу подтягивая туго набитый патронами пояс.

Вступаю в раззолоченный осенью мелкоростный березняк. Кругом в обрамлении векового чернолесья раскинулась обширная равнина, заросшая ивняком, ольшаником и тростниками. То там, то здесь, словно круглые блюдца, отсвечивают гладью вод небольшие голубые озера. В разгар осеннего перелета сюда слетается немало дичи: белолобых лысух, ожиревших гусей и разнопородных уток.

Пробравшись по мягкому, как подушка, торфянику к одному из озерков, затаиваюсь под кустом ивы - бредины и жду. Вот из - за камышового мыса вырывается пара кряковых. Не допуская их близко, стреляю навскидку. Расписной селезень комом шлепается на озерную гладь. а утка стремительно шарахается в сторону и исчезает за гривой порыжевших камышей. После этой удачи долгое время сижу без единого выстрела. Подбитого селезня волной подогнало к берегу, и он лежит теперь рядом, поблескивая пестроперым атласным одеянием. Изредка доносятся далекий гогот гусей и одиночные выстрелы Лукича.

«Ему везет!» - вздыхаю с завидной.

И внезапно почти над самой головой раздается давным - давно знакомый гортанный говорок. От неожиданности перехватывает дыхание. Гуси - гуменники! Целый табун снижается на посадку. И не успевают их вытянутые розовые лапы коснуться воды, как из моего скрадка с гулом вылетают один за другим два огненных жгута. Перепуганные птицы взвиваются в небо, а одна трепыхается в озере.

Тяжелый, в тугом пере гуменник весит не менее четырех килограммов. Но что это? Смотрю на толстый оранжевый клюв с беловатым ноготком на конце надклювья, и меня будто холодом обдает. В глазницах вместо отсвечивающих золотой оправой зрачков краснеют уже успевшие зарубцеваться узкие ранки. Гусь, оказывается, слепой. Оба его глаза вытекли. Высек ли их когда - то охотник мелкой дробью или при неведомых обстоятельствах выклевал хищник - кто знает? Но душу мою охватывает такое чувство, что я неосознанно совершил тяжкий, опозоривший меня проступок.

Уже медленно сгущаются золотисто - синие сумерки, когда я, нехотя волоча ноги, подхожу к шалашу. Петр Лукич хлопотливо разжигает костер. Рядом, на еловом сучке, висит порядочная связка настрелянной им дичи.

- Значит, повезло сегодня! - улыбается мне учитель, беря гуменника в руки. И тут же, помрачнев, шепотом произносит: - Слепой гусь!...

- Да, калека! - глухо подтверждаю я. - Но скажите, как он мог летать, кормиться, спасаться от врагов? Видать, давно уже лишился зрения...

- Это верно! - соглашается Лукич. - Гуменники в наших краях не гнездятся. Стало быть, он прилетел сюда откуда - то из далекой тундры. Преодолел тысячи километров, миновал не одну смертельную опасность... - Подумав о чем - то. учитель вздыхает глубоко и говорит: - Да, батенька мой! Его спасали сами птицы. Один он давно бы погиб. А среди них, не попади под твой выстрел, пожалуй, прожил бы еще долго.

г. Сумы.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.