На море видимость – ноль

— А где же невеста? – поинтересовался капитан.

— С-Семен Семеныч, – протянул Веня Фалев, окорачивая его.

— Невесты нет, капитан, – твердо и тихо произнес Володька Сергунин, – и не будет. Променяла меня на студента медицинского института и укатила с ним во Владик.

Капитан потемнел лицом, сгорбился, превратился в усохшего, тощего человека, похожего на песца, будто у него выкрошили кусок сердца и самого пообтесали со всех сторон.

— Прости, Сергунин, – сказал он.

— Ничего, Семен Семеныч. Случается и хуже.

На ресторанных столах чего только не было – и икорка местная, красная, лососевая, и привозная, черная, давленая – паюсная, и рыбка в разных ипостасях, и мясо, и ветчинка, и огурцы с помидорами – производство Паратунского тепличного комбината, и куропатки с зеленью – глаза у всех после скромных морских завтраков-ужинов от такого обилия еды буквально разбежались. Едва расселись, как громыхнул оркестр, ударник зашаркал тарелками, возя их одну по другой, саксофонист взял свою кривую трубу, хрипло повел мелодию, и уютно, по-домашнему спокойно и мило сделалось в «Заячьих ушах», зашумели ребята, зазвенели стеклом бокалов и бутылок, застучали посудой. А поскольку многие из судовых пригласили с собой женщин – жен, сестер, подруг, то сразу же возникли танцы, и стало толкотно, тесно и жарко на деревянном пятачке около оркестра. Капитан вздохнул затяжно, прислушался к грохоту оркестра и шарканью подошв, улыбнулся чему-то загадочно, чуть издалека – может быть, свой дом и свою семью вспомнил, а может быть, молодость, золотую пору встреч, надежд, расставаний, все ушедшее в прошлое, в туман, в розовую дымку прожитого. А у Володьки горло стиснуло, язык чужим сделался, налился чугуном – зябко Сергунину было на этом веселье. Повел тоскливым взглядом налево, увидел родные, привычные лики ребят своих, друзей, чей локоть, чью поддержку не раз ощущал, когда плыл с ними по Тихонычу (так матросы зовут самый спокойный и миролюбивый океан на планете Земля), когда без сна и отдыха стоял на вахте в удушливых, горячих, как топка, ночах экватора, робея от манящих, шамански призывных звезд Южного Креста; когда штормовали и «карапь» их клали на борт гривастые, тяжелые волны, каждая из которых могла располовинить судно, ровно слабокожий орех фундук: хряп – и одни скорлупки остались... Поглядел Володька Сергунин на ребят своих – с каждым из них его что-то связывало, – и отлегло немного. Покашлял, проверяя, есть ли голос или нет. Голос был.

– Семен Семеныч! – позвал он.

Капитан поднял грузную голову, тень уходящих воспоминаний лроскользила у него по лицу, отозвалась в глазах бронзовым гаснущим' светом.

— Да, Сергунин.

— Семен Семеныч, вот такое дело. – Володька покрутил головой, вывинчивая шею из жесткого воротника рубашки. – Я в море хочу уйти. Завтра же.

— Как завтра? – не понял капитан. – Мы же в отпуск на месяц отбываем. А в море потом.

— Значит, я с парохода расчет возьму. И устроюсь на другой. Чтоб тут же, немедля, уйти в море... – Володька споткнулся на секунду, потом проговорил просяще: – Помогите мне на другое судно устроиться, а? Не то я сдохну тут совсем. Мне же работа нужна, работа, чтоб клин клином выбить.

— Понимаю, Володя... Больно тебе. Все понимаю. – Капитан отодвинул от себя тарелку, хлопнул твердыми, сильными ладонями по коленям. – Жаль мне отпускать тебя, Сергунин. Матрос ты хороший.

— Так не последний же день живем, Семен Семеныч.

— Тьфу, тьфу, тьфу! – Капитан сердито смежил брови в одну длинную лохматую линию, постучал пальцами по нижней, изнаночной части стола, там, где было чистое, необработанное дерево. – Ладно, Сергунин. Ладно, – сказал капитан в последний раз и умолк. Он вообще не мастак был говорить, Семен Семеныч.

— Спасибо, Семен Семеныч, – произнес Володька и задумался. Не складывается у него жизнь, неудачник он, вот кто. Казалось бы, сейчас самая пора раскиснуть, заплакать, признать мучительную бесплотность своих исканий, а получаться начало совсем наоборот, словно затвердело в нем что-то, и хмель разом улетучился, в мозгу прояснело, забились какие-то мстительные мысли-молоточки, настраивающие все Володькино естество на агрессивный лад.

Но он и этот позыв подавил в себе – миролюбивая, славная и добрая натура была у Володи Сергунина. Ему бы сейчас быстроходную обувь Гермеса, котурны с крыльями, он бы живо слетал во Владивосток и потаенно, одним глазом, взглянул бы на Галку. И с этого одного взгляда он понял бы все – действительно ли Галка влюбилась в своего медика или это только минутное увлечение, которое сегодня есть, а завтра нет. И если бы он почуял второе, он отбил бы Галку, обязательно бы отбил. Но нет крылатых сандалий, и встреча с Галкой ему не светит. Да и не нужна она. «Не н-нужна», – чуть не повторил он вслух...

Капитан переселился на другой край стола, где сидела мрачновато-оттаивающая «служба его величества деда» – судовая технократия, – и что-то объяснял им. А к Володьке подсел Веня Фалев, нескладный, длинный, от выпитого начавший еще больше заикаться.

– Я п-понимаю тебя, Володя. Т-тебе тяжело. Но т-ты будь как к-казак, которому на роду н-написано с-стать атаманом, ты т-терпи. Умение ж-ждать – это, к-как говорили д-древние, з-залог успеха. Я в-вот о чем д-думаю, вот о к-какой ф-философии... Человек ныне ж-живет уж б-больно расточительно, будто у н-него, кроме одной ж-жизни, есть еще и вторая ж-жизнь, и третья, и д-даже четвертая. И расходует ее на всякие м-мелочи. И с-счастье потому у него бывает м-маленькое: к-купил участок з-земли под дачу – и уже счастлив; м-машину купил – т-тоже счастлив; просто х-хорошо поел – д-даже тут он в-выглядит счастливым. Почему это? П-почему мы т-так мельчим? В-ведь счастье совсем в ином, не в ж-жене с садовым участком и н-не в «Запорожце» с огородной л-лейкой. А, В-Володя? – усмехнулся понимающе. – Л-ладно, старик, з-заморочил я т-тебе голову. Б-больше не буду. Просто м-мы с тобой к-коллеги: т-ты лишился ж-жены будущей, а я – бывшей. Вот и т-тянет пообщаться, чтоб т-тяжесть не н-носить в себе.