Он постучал карандашом о графин и, не дожидаясь, пока все рассядутся и стихнут, закричал:

- Товарищи! В Донбассе прорыв! - и перевёл дух.

Это было совсем неожиданно. Никто ничего не понял.

Чей-то девичий голосок простодушно спросил: «Ребята, а где это Донбасс?» На девчонку зашикали. Пащенко ещё раз тревожно и с силой крикнул: «Прорыв в Донбассе, товарищи!» - и неизвестный Донбасс вдруг придвинулся к Андрею, стал рядом, косматый, дымный и почему-то растерзанный. Гудки над ним метались и кричали всполошенно и вразнобой, как галки осенью... Вот и всё, что мог вообразить о Донбассе Андрей: дым, гудки, серый дождь. Он и догадаться не мог, какое же это отношение имеет к нему, к Андрею.

А Виктор жадно прислушивался. «Прорыв» - он любил такие слова. Вот сейчас Пащенко скомандует: «Вперёд, ребята. На штурм. На смерть». И они пойдут. Пойдут! Виктор не знал ещё, какого подвига ждёт от них Пащенко: как и Андрей, он смутно представлял. себе неизвестный Донбасс и ещё более смутно - «прорыв в Донбассе». «Прорыв» - было тогда ещё новым словом

в Чибиряках. Но неизъяснимое чувство восторга уже охватило и подняло Виктора, совсем как год назад, когда тот же Пащенко и так же встревоженно закричал им: «Товарищи, конфликт с Китаем!» Как и все мы, Виктор принадлежал к романтическому поколению.

Теперь Пащенко говорил о пятилетке. Его голос то и дело взвивался ввысь - спокойно он говорить не мог. У него была симпатичная, истинно комсомольская черта: всё принимать близко к сердцу. Для него не было далёких стран и чужих дел. Всё было своё, кровное: и хлебозаготовки в Сибири, и урожай в Узбекистане, и казнь коммунистов в Италии. Разгром стачки рурских горняков он переживал, как личную драму.

Он говорил сбивчиво, но безостановочно. Слова находились сами, может быть, и не те, какие были ему нужны, но он все слова окрашивал своею страстью, и с ними свершалось чудо: неуклюжие слова хорошели, мёртвые становились живыми.

Когда у Пащенко пересыхало горло, он торопливо глотал воду из стакана с таким видом, словно в стакане был крутой кипяток, и сразу же, даже губ не вытерев, продолжал говорить дальше.

«Хорошо говорит! И не остановится ни разу! - с восхищением подумал Андрей и вздохнул. - Я б не смог так. Я б, если б заставили выступать, испугался бы... да убежал...» И как утром, вдруг опять неожиданно подумал он, что никуда не надо ехать. Остаться здесь. Поучиться у Пащенко, в комсомоле. Самому стать таким, как Пащенко.

Пащенко вдруг оборвал свою речь на высокой ноте и сказал уже обыкновенным тоном:

- А сейчас я оглашу вам решение горкома, - и стал шарить в своих многочисленных карманах: портфеля он принципиально не имел.

Виктор следил за ним нетерпеливым взглядом: вот сейчас объяснится наконец, какого подвига ждут от них: он готов на любой. Вот сейчас всё объяснится.

Но Пащенко долго не мог найти нужной

бумажки, он вытаскивал из карманов всё не то: вдруг вытащил серебряную шоколадную обёртку - он любил сладкое - и страшно смутился, а все засмеялись. Но Виктор не улыбнулся даже, он ничего смешного и не заметил, он был сейчас в состоянии восторженно-жертвенном, и самое меньшее, чего он ждал от Пащенко, - приказа идти в огонь.

И вдруг он услышал:

- Чибирякский горком комсомола приветствует инициативу москвичей и ленинградцев и, со своей стороны, решает мобилизовать в счёт 30 тысяч и послать на постоянную работу на шахты Донбасса десять лучших комсомольцев, членов Чи-бирякской организации ЛКСМУ, а именно: Абросимова Виктора, Борисенко Митрофана, Воронько Андрея...

Андрей удивился, услышав своё имя. Он был молодой комсомолец, ему казалось, что в горкоме его и не знают вовсе, о нём и не вспомнят. И вдруг его назвали среди десяти лучших. Он покраснел.

«Вспомнили-таки!»

Но это чувство радостного смущения тут же и рассеялось. С ужасом понял он, что значит список десяти.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.