Место встречи изменить нельзя

– Скажи-ка, Сапрыкин, ты как думаешь – Фокс «в законе» или он приблатненный? – спросил Жеглов так, будто после десяти встреч с Фоксом вопрос этот для себя решить не смог и вот теперь надумал посоветоваться с таким опытным человеком, как Кирпич.

– Даже не знаю, как тебе сказать – по замашкам он вроде фрайера, но он не фрайер – это я точно знаю. Ему человека подколоть, как тебе высморкаться. Нет, он у нас в авторитете, – покачал длинной квадратной головой Сапрыкин.

Без четверти девять Жеглов, стремительно выколотив из Кирпича адрес Верки-Модистки, отправил его с конвоем и велел опергруппе загружаться в «Фердинанда».

– Поедем в Марьину Рощу, к Верке-Модистке, – сказал он коротко, и никому в голову даже не пришло возразить, что время позднее, что сегодня суббота, что все устали за неделю, как ломовые лошади, что всем хочется поесть и вытянуться на постели в блаженном бесчувствии часиков на восемь-девять. Или хотя бы на семь.

Все расселись по своим привычным местам на скользких, холодных скамейках автобуса, Жеглов с подножки осмотрел группу, как всегда, проверяя, все ли в сборе, махнул рукой Копытину, тот щелкнул своим никелированным рычагом-костылем, и «фердинанд» с громом и скрежетом покатился.

Жеглов сел рядом со мной на скамейку, и было непонятно, дремлет он или о чем-то своем раздумывает.

Шесть-на-девять устроился с Пасюком и рассказывал ему, что точно, знает: изобретатели открыли прибор, который выглядит вроде обычного радиоприемника, но в него вмонтирован экран – ма-а-ленький, вроде блюдца, – и на этом экране можно увидеть передаваемое из «Урана» кино. Или концерт идет в Колонном зале, а на блюдце все видно. И даже, может быть, слышно.

Пасюк мотал от удовольствия головой, приговаривал:

– От бисова детына! Ну и брешет! Як не слово – брехня! Ой, Хгрышка!..

И снова повторял с восторгом:

– Ой, брехун, Хгрышка! Колы чемпионат такой зробят, так будешь ты брехун на всинький свит!

Шесть-на-девять кипятился, доказывая ему, что все рассказанное – правда, а он сам – Пасюк то есть – невежественный человек, неспособный понять технический прогресс.

Жеглов спросил меня, медленно, как будто между прочим:

– Ты чего молчишь? Устал? Или чем недоволен? Я поерзал, ответил уклончиво:

– Да как тебе сказать, сам не знаю...

– А ты спроси себя и узнаешь!

Я помолчал мгновение, собрался с духом и тяжело, будто языком камни ворочал, сказал:

– Недоволен я... Не к лицу нам... Как ты с Кирпичом...

– Что-о? – безмерно удивился Жеглов. – Что ты сказал?

– Я сказал... – окрепшим голосом произнес я, перешагнув первую, самую невыносимую ступень «выдачи» неприятной правды в глаза. – Я сказал, что мы, работники МУРа, не можем действовать шельмовскими методами!