Кто же противопоставлен этому титану?

Работая над поэмой, Пушкин все умаляет и умаляет второго своего героя и все как будто не находит его достаточно малым. В первых вариантах Евгений богат, Пушкин говорит о роскошном его кабинете. Затем кабинет сменяется чердаком. Обитатель его -

«...чиновник бедный, Задумчивый, худой и бледный...»

Но чиновник этот - потомок старинного, знаменитого некогда рода, о котором подробно рассказывает Пушкин. Позднее эти строфы отделяются от поэмы и становятся самостоятельным стихотворением - «Родословная моего героя». О предках Евгения в «Медном всаднике» остается только глухое напоминание:

«... Прозванья нам его не нужно,

Хотя в минувши времена

Оно, быть может, и блистало,

И под пером Карамзина

В родных преданьях прозвучало...»

Пушкин лишает своего героя фамилии, родовой гордости, ума и таланта.

Евгений в первоначальных замыслах Пушкина - «сочинитель», поэт.

«... Мой чиновник Был сочинитель и любовник.... Как все, он вел себя не строго, Как мы, писал стихами много».

Евгений в законченной поэме - совсем незаметный, бесталанный человек, сознающий свое ничтожество, убогое существо, изображенное Пушкиным сурово, почти сухо, без всякой попытки разжалобить читателя.

Как же возможна борьба (а борьба в поэме - это борьба за сочувствие читателя), как возможно единоборство исполина с жалким возлюбленным незаметной Параши? Как может состязаться правда пигмея с правдой титана? И как случилось, что горечь и боль ничтожного Евгения пронизали всю поэму и заглушили «тяжело-звонкое скаканье» медного всадника?

А случилось именно так, ибо не примиренность ощущаем мы, дочитывая последние строки поэмы, не соглашаемся, не хотим мы согласиться со справедливостью участи «жалкого безумца». «Пронзительно-унылы» последние строфы «Медного всадника», и скорбные, глубоко-человечные звуки их заставляют забыть о прекрасном и холодном городе Петербурге.

Пытаясь утвердиться в страшном своем времени, Пушкин бросает под копыта медного всадника «безумца» Евгения. И тот же Пушкин заступается за него, так как в нем, этом «безумце», бьется часть души замученных друзей Пушкина, лучшая часть самого поэта.

И главное - никакой правды нет у медного всадника. Историческая правда, право на кровь и на жертвы, была у Петра, царя-преобразователя. Этого права нет, не может быть у статуи, у «кумира», у «истукана», у страшного николаевского времени, у самого Николая.

Есть в этой поэме, совершенной, как портрет Рембрандта или статуя Микель Анджело, одно место, где ничтожный герой ее дорастает до грозного своего противника. Вспомним это место.

Безумец, оглушенный «шумом внутренней

тревоги», в блужданьях своих забрел на площадь, где

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.