не это пел —

в звездах пятиконечных небо

безмерного свода РКП.

Сегодня для нас азбучная истина, что созданное Аристотелями и Ньютонами, Рафаэлями и Пушкиными всех поколении, времен и народов создавалось не только их личным гением, но и теми безымянными тружениками, которые взяли на себя долю труда и этих творцов-демиургов, чтобы те могли возвысить человеческий дух. Маяковский возвращал этим безымянным миллионам их долю, дав голос барабанному выкрику, дав речь безъязыкой ранее улице.

С чего начинался он? Конечно, был и берег Риона, и невозможное кавказское солнце, и дружная семья. И все же в начале всего стоял 1905 год — первая русская революция. Она обнажила перед двенадцатилетним мальчиком страдания и гордую силу людей, и он запомнил на всю жизнь: «Я с детства жирных привык ненавидеть, всегда себя за обед продавая». С самого начала революции он был предан Человеку. Только ему он мог позволить все что угодно. «Нахал, циник», осмеянный критикой и «чистой» публикой, он не стеснялся признаться во всеуслышание: «Но мне — люди, и те, что обидели — вы мне всего дороже и ближе. Видели, как собака бьющую руку лижет?!» И только тогда, когда он вдруг почувствовал иную силу, силу, которая могла < не вымаливать, а заставить стать прекрасной жизнь, только тогда в его стихах возникла совсем иная интонация:

Жилы и мускулы — молитв верней.

Нам ли вымаливать милостей

времени!

Мы — каждый —

держим в своей пятерне

миров приводные ремни!

Именно отсюда начинался тот Маяковский, который придет к ликующему ощущению, что он «этой силы частица, что общие даже слезы из глаз». Это ни в коей мере не было умалением или унижением, это не было тем наступлением «на горло собственной песне», которым так охочи спекулировать иные «ряженые». Напротив, это было истинное ликование, потому что именно в этом было подлинное бессмертие поэта, его сила, его торжество. Только это сулило осуществление его идеалов.

Поэма о Ленине, из которой процитированы строчки о счастье поэта, была не просто поэмой о великом вожде, как это порой представляют себе. Это была поэма о Человеке. В Ленине Маяковский видел то человеческое, что было в людях труда, и он был счастлив, когда вдруг у гроба вождя понял, что Ленин не умер — он остался жив во всех этих людях, которые собрались, чтоб «бурей восстаний, дел и поэм размножить то, что сегодня видели». Это одно из дерзновеннейших мест в мировой лирике: у гроба любимого человека, вождя поэт вдруг восклицал: «Я счастлив. Звенящего марша вода относит тело мое невесомое. Я знаю — отныне и навсегда во мне минута эта вот самая». Именно в эти минуты он осознал, что умерло только тело вождя, а сам он остался жить в этих людях. И поэма Маяковского была сильна не тем или иным образом, не той или иной Удачной рифмой, а прежде всего приобщением к Ленину. Он не только говорил читателям: гордитесь, Ленин — это вы, он поднимал каждого до уровня ленинского восприятия мира, истории, пролетарской революции. То, что было только ленинским свойством — «землю всю охватывая разом, видеть то, что временем закрыто», — становилось свойством каждого читателя, поднятого до Ленина и, как Ленин, осознавшего, что борьба за освобождение человечества — «это — единственная великая война из всех, накие знала История».

Меньше всего советский патриотизм Маяковского, его коммунистическая партийность и идейность были результатом какого-то подавления «собственной песни». Они были единственно возможной формой его самовыражения и даже просто существования. Жизнь представлялась ему нескончаемым порывом:

Надо

рваться

в завтра,

вперед,

Чтоб

брюки

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.