– Да не нужна мне его любовь, – грубо отмахивался Саша, – не маленький. Тебе хорошо с ним, этого достаточно.

А сам думал, что быть отдушиной – не такой уж почет, не такая уж радость. Знает ли это мать? Замечает ли? Может быть. Только явно не хочет знать, не хочет замечать, потому что вся ее поздняя любовь потеряет прочное, железобетонное основание, на котором она построила ее себе. Сама построила. Так захотела.

А Евгений Антонович по-прежнему не очень-то обращал внимание на Сашу: ну, живет парень, часто ужинают вместе, занимается чем-то в соседней комнате, в общем-то не мешает никому. Он пока никак не посягал ни на комнату Саши, ни на его времяпрепровождение. Просто не интересовался он парнем. Плохо то, что мать понимала это, но ничего не могла сделать. Не с мужем, нет: что с ним сделаешь, взрослый человек, давно привыкший к холостяцкому одиночеству. С собой ничего сделать не могла.

Да, она прекрасно понимала, что может потерять сына, что, отдаляя его от своей жизни, она отдаляет его от себя самой, от матери, от друга. Но понимать – мало. А действовать она не могла, потому что интересы мужа лежали совсем в другой плоскости, а точнее, в другом мире, где, увы, не было места четырнадцатилетнему мальчишке.

Пожалуй, ей было труднее всех: делить себя пополам и со страхом сознавать, что никому не нужна половина. Любовь всегда немного эгоистична и не признает совладельцев. Саша, впрочем, не предъявлял никаких претензий. Саша просто молчал. И это было для матери самым страшным.

– Ну, я скверная мать, – говорила она сыну, – мне не надо было выходить замуж. Я теперь совсем тобой не занимаюсь.

А сын отвечал спокойно, даже слишком спокойно:

– Мною не стоит заниматься. Евгений Антонович прав: я не маленький. И не казни ты себя, пожалуйста. Ты вольна была поступить так, как тебе нужно. Тем более, ты советовалась со мной...

Она советовалась с ним. Она помнила об этом. Она хваталась за эту спасительную мыслишку, как за соломинку, не замечала, что слаба соломинка, не выдержит, оборвется.

А Евгений Антонович по праву чувствовал себя хозяином. Нет, он по-прежнему не посягал на Сашину жизнь, не мешал ему, но в голосе его все больше и больше появлялось повелительных ноток. А возражений он не любил, не понимал, как можно возражать ему, умному, пожившему, умудренному опытом. Он говорил, например:

– Погуляй сегодня подольше, Александр. Сходи в кино или к товарищам.

– Зачем? – спрашивал Саша. – Я вообще-то хотел порисовать.

– Завтра порисуешь. А сегодня мне понадобится твоя комната: кое-кто придет, нужно поговорить, поработать.

Конечно, Саша мог бы плюнуть на этот приказ, не послушаться и уйти в свою комнату – в свою. Но он смотрел на мать и видел умоляющие глаза: не спорь, не возражай, стерпи ради меня. И кивал молча, уходил, гулял или сидел во дворе, дожидаясь, пока гости Сошинского выйдут из подъезда. А большой двор большого дома жил своей жизнью, не всегда контролируемой даже милицией, которая, как мы уже знаем, располагалась рядом. Да и что можно проконтролировать? Компанию доминошников? Отдыхают люди после работы. Или большую компанию ребят в беседке? Что ж, подойдет участковый, послушает песню под гитару, поговорит и отойдет. К чему придраться, если внешне все спокойно, если дракой и не пахнет, и скандала не ожидается, и поллитровки надежно спрятаны в карманах или в кустах?

Нет, Саша не стремился в эту компанию, не собирался делить ее тусклые радости, да и никто из ребят на том не настаивал. Сидит парень и пусть сидит. А он к тому же рисует здорово. Шаржи рисует, Кольку нарисовал – обхохочешься. Думали, обозлится Колька, наломает бока комсомольцу, ан нет, не наломал. Сложил листок с рисунком, спрятал в карман, сказал:

– Здорово малюешь, Кукрыникса! С тобой можно деньгу заколачивать. Где-нибудь на юге, на пляже. Рванем туда, кореш? – И захохотал заразительно, потом оборвал смех, сказал: – А если кто тебя обидит, мне скажи. Понял?

Саша вряд ли придал этому эпизоду большое значение, но похвала была ему приятна. И он с охотой продолжал рисовать всякие смешные картинки, когда приходилось ему сидеть во дворе. Но в приятели не набивался. Зачем? Ведь у Саши был верный друг Витька Торцов, а новых друзей он не старался искать. Но с каждым днем ему все меньше хотелось оставаться по вечерам дома, слышать хозяйский голос Евгения Антоновича, а друг Витька, случалось, был занят делами домашними или школьными...

В тот памятный вечер Саша пришел из школы поздновато, уже после семи: делали стенгазету. Матери дома не было, а в его комнате сидел Евгений Антонович и перебирал монеты из старой коллекции отца.

– Здравствуй, Александр, – сказал он, не отрываясь от своего занятия. – Ужин в кухне на плите. А я тут твою коллекцию растеребил: интересные экземпляры есть, знаешь?

– Знаю, – Саша насторожился: к чему бы этот разговор?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.