Мальчики

Лев Иванович молчит минуту: не просто сказать, какое дело привело его в этот дом, хотя всю немалую дорогу, пока шагал на хутор через ссохшийся по осени бурьян, а потом стерню пшеничную, думал, как изложит Есауловым причину визита.

— По слухам, опять Грику и соседского Вовку подобрали в кюветах на большом шоссе... — произносит он, не глядя на хозяйку. — Сказывают, бились до последнего, Варвара Тихоновна...

— Был такой грех, — соглашается Есаулиха, соглашается спокойно, кажется, что улыбается даже — она ждала от учителя худшей новости.

— У одного, говорят, коленка вывихнута, а у другого — скула на затылок повернулась?..

— И это верно, — произносит Есаулиха, теперь уже не скрывая улыбки.

— Но ведь вторую неделю в школу не ходит! — вырывается у Льва Ивановича.

— Ничего не скажу — что правда, то правда, — В голосе Есаулихи появляется кротость, какой не было прежде.

— На моей памяти эта... сеча у них не впервой, Варвара Тихоновна? — осторожно осведомляется гость.

— Третья, Лев Иванович, — уточняет она.

— Соседи ведь и ...не первый десяток годов? — вопрошает учитель.

— Сродственники!.. — поправляет Есаулиха. — Братья троюродные!

Лев Иванович замолкает, однако вот разговор и подступил к сути — пришел час коснуться и ее.

— А причина, Варвара Тихоновна?.. По какой такой причине пошли войной? Есаулиха смеется, смеется в радость, обнажив желтые кукурузинки зубов, которые удавалось ей скрыть до сих пор:

— Вожжа под хвост попала!..

— Вожжа? — не может скрыть своего изумления Лев Иванович.

— Злая вожжа!.. — вырывается у Есаулихи.

Что хочешь, то и думай: вожжа. Конечно, можно попытаться продолжить разговор. но вряд ли он сулит новое. Есаулиха замкнулась в своей немоте: вожжа и баста...

Лев Иванович идет к соседям. Надо минуть по пригорку дом Касаткиных и выйти к хоромине Вовки. Лосев, кажется, и не притронулся осторожной ладонью к калитке, как зазвенело, засеребрилось вожделенное колечко на проволоке и пошло гулять из одного конца двора в другой — кавказская овчарка. В «глазок», оставленный хозяевами на тот случай, если нет необходимости открывать калитку, видно, как скачет по двору, взвиваясь' и цепенея, овчарка, выставив свирепую морду, странно похожую на человеческую, с провалами ярко-желтых глаз и, кажется, даже с усами и подусниками.

— Это вы, Лев Иванович? — Из глубины двора к калитке вышагивает сам Колесин, на ходу вытирая куском пакли руки, испачканные тавотом. — Прошу вас — заходите, гостем будете... — Он оборачивается к псу, который в молчаливой злобе еще продолжает вертеться на проволоке. — Ну, ну, остановись! — грозит хозяин псу, и тот действительно «останавливается» и с унылым вниманием, поматывая большой головой, смотрит на проходящего мимо гостя. — Владимир уехал долечивать ногу к двоюродной сестре за Кубань, а я остался на весь дом один. — Колесин смотрит на гору, крутую, в ржавых оползнях, что встала над хутором, смотрит, не выпуская из рук пакли, которой еще и еще раз протирает пальцы, тщательно, один за другим. — А Мария Ивановна хворает: новая хворь, совсем новая — занемел хребет, занемел и закостенел, головы не повернуть — по- научному, соль там какая-то получилась... Где только она прежде обитала, эта самая соль?.. — Он смеется и аккуратно кладет паклю на выступ, образованный карнизом дома. — Никто ее не видел в глаза, а говорят, соль!.. Какая она на вид: столовая или крупная, желтая, по-нашему — конская... Вот незадача: у од них — соль, у других — сахар! Поделили людей на соленых и сладких, а на самом деле, если разобраться, все наоборот: тот, кто соленый, — сладкий, а тот, кто сладкий, — вон какой соленый-переооленый, даже горклый!.. Пожалуйте в ...залу!

Учитель улыбается: и тут зала. Хозяин оглядывает свое торжественное жилище, будто видит его в первый раз. Однако все как в соседнем доме: и буфет с хрусталем, и настенные часы с боем, и пианино у окна, и ковер на большой стене, и тряпичный арлекин посреди ковра — чуть-чуть страшна эта страсть с болезненной точностью повторять друг друга, все обратив в копию... Будто не выходил Лосев из Грикиного дома: только легкая бархатистость пыли укрыла черные доски пианино (видно, у больной хозяйки руки не дошли) — вот и вся разница!