Лодка

Ни старик, ни старуха не отозвались и даже не посмотрели на него.

Лобастый поднял ствол автомата и дал короткую очередь старику в голову, в темное, загорелое надлобье, на которое опускались пряди пустых и курчавых, хотя уже и поседевших волос.

Старик качнулся вперед. Лобастый дал еще очередь. Старик по-прежнему сидел, склонившись головой на колени. Тогда офицер толкнул старика ногой, и старик завалился за бревно: он был мертв.

- А-а! Ба-атюшки! - еще раз простонала старуха.

Переводчик продолжал:

- Если вы не желайт отдать лоттка, германский армия будет... это... огонь... ваш дом горит.

- Ба-атюшки! - опять повторила бабка, не отнимая ладоней от лица; по ее иссохшим рукам бежали слезы.

Офицер сделал поторапливающий жест. Ему надоело все это. Лобастый подхватил кучу темной соломы, которая вытаяла тут из снега и уже высохла, бросил ее на порог избушки и зажег.

Избушку охватило пламя. Было видно, как в горящие сенцы выбежал мальчик. Потом он метнулся назад. Потом зазвенело стекло, и вместе с выбитым окном наружу вывалится Вадим в горящей одежде. Старуха метнулась к нему, чуть не сбив с ног лобастого солдата. Никто еще опомниться не успел, а она уже вошла в воду, которая по ту сторону избы подступала к самой завалинке, и окунула ребенка.

Потом она вышла, положила мальчика на землю, а сама отошла на старое место и точно окаменела.

- Где лоттка? - спросил Вадима переводчик.

- Ой, деду убили! Не знаю я никакой лодки! - ответил мальчик, всхлипывая и осторожно перебирая пальцами по обожженной ноге. - Ой, деду убили! - опять повторил он.

Сидя на печи, он слышал, как дедушке грозили расстрелам, слышал и выстрел, но только теперь понял, что деда уже нет в живых.

- Германский армия будет убивать этот жалкий старух и тебя, - начал переводчик.

Но ему не дали закончить. Офицер опять сделал нетерпеливый знак, и лобастый солдат выстрелил в старуху. Она нагнулась вперед, назад и упала навзничь не сгибаясь. К домику шел еще один немец. Наконец-то! Офицер посмотрел на часы. Обед опять опоздал. Солдаты недопустимо разболтались. Он приказал привести к нему мальчишку утром. Он развяжет этому щенку язык.

Немцы прогнали в деревню женщин и ушли сами.

Вадим лежал на сырой земле. Смеркалось. Мальчику казалось, что он не в силах даже подняться на ноги: так болело обожженное тело. Потом стемнело и стало совсем уже страшно. Изба догорала, сделалось холодно, Вадим приподнял голову. Потом шевельнул ногой. Встал. Немножко кружилась голова.

Он вошел в воду и осторожно стал пробираться между кустами, как это по ночам делал дед. Было очень-очень страшно. Кто-то тянулся сзади, чтобы схватить Вадима за шиворот. Вадиму хотелось закричать: «Деда!»; и от этого желания становилось еще страшней, потому что Дед лежал за деревом мертвый. И казалось еще, что вот, рядом, берег, что вода подхватит, закружит и унесет Вадима, и никто даже не увидит этого.

Так Вадим вышел к дуплистому дереву, которое действительно уже стояло у самого берега. К этому дереву была привязана лодка, спрятанная в кустах. Вадим отвязал ее и, упершись веслом в дерево, оттолкнулся.

Темная, не отражающая звезд река подхватила лодку, стала вырывать из слабых рук мальчика тяжелое весло. Но он взмахивал и взмахивал веслом: страх придавал ему силы.