...голубиной кротостью Ильич не отличался... Нападал на врага он всегда решительно и резко, и не только на врага, но и на товарищей, даже близких, если защищали они неправильную точку зрения. Но личного никогда ничего не вносил он в эти споры. В этом была его сила. Н. Крупская Первая русская революция потерпела поражение. Ленин снова в эмиграции - на этот раз почти десятилетней. Но ни на один день не прекращает он революционной борьбы. «Урок исторической диалектики» Весной 1920 года Владимир Ильич вспоминает о пережитом им вместе со всей партией трехлетии столыпинской реакции и формулирует выводы, извлеченные из немалого исторического опыта, накопленного к тому времени большевиками: - Годы реакции (1907-1910). Царизм победил. Все революционные и оппозиционные партии разбиты. Упадок, деморализация, расколы, разброд, ренегатство, порнография на место политики. Усиление тяги к философскому идеализму; мистицизм, как облачение контрреволюционных настроений. Но в то же время именно великое поражение дает революционным партиям и революционному классу настоящий и полезнейший урок, урок исторической диалектики, урок понимания, уменья и искусства вести политическую борьбу. Друзья познаются в несчастии. Разбитые армии хорошо учатся... Революционные партии должны доучиваться. Они учились наступать. Теперь приходится понять, что эту науку необходимо дополнить наукой, как правильнее отступать, приходится понять, - и революционный класс на собственном горьком опыте учится понимать, - что нельзя победить, не научившись правильному наступлению и правильному отступлению. Из всех разбитых оппозиционных и революционных партии большевики отступили в наибольшем порядке, с наименьшим ущербом для их «армии», с наибольшим сохранением ядра ее, с наименьшими (по глубине и неизлечимости) расколами, с наименьшей деморализацией, с наибольшей способностью возобновить работу наиболее широко, правильно и энергично. И достигли этого большевики только потому, что беспощадно разоблачили и выгнали вон революционеров фразы, которые не хотели понять, что надо отступить, что надо уметь отступить, что надо обязательно научиться легально работать в самых реакционных парламентах, в самых реакционных профессиональных, кооперативных, страховых и подобных организациях. В середине декабря 1907 года Ленин в Стокгольме. Он поджидает там Надежду Константиновну. А 22-25 декабря вместе с ней проводит в Берлине. Здесь он встречается с Розой Люксембург. Полтора года спустя он напишет тогдашней собеседнице уже в связи с выходом книги «Материализм и эмпириокритицизм»: - Послал Вам вчера заказной бандеролью экземпляр своей книги по философии - на память о нашей беседе по поводу Маха при последнем нашем свидании. Крупская вспоминает об этой встрече: - Вечер мы провели у Розы Люксембург. Штутгартский конгресс, где Владимир Ильич и Роза Люксембург выступали солидарно по вопросу о войне, очень сблизил их... На Штутгартском конгрессе Роза Люксембург и Ильич шли заодно. И потому разговор в тот вечер между ними носил особо дружеский характер. В письме Горькому, отправленном в конце декабря из Женевы, Ленин, между прочим, сообщает о себе и Крупской: - Оба в дороге простудились. О том, что на самом деле стояло за этой невинной фразой, рассказывает Надежда Константиновна. О вечере 22 декабря в Берлине она вспоминает: - В гостиницу, где мы остановились, мы пришли вечером больные, у обоих шла белая пена изо рта. Оказалось, мы, перекочевывая из ресторана в ресторан, где-то отравились рыбой. Пришлось ночью вызывать доктора. Владимир Ильич был прописан финским поваром, а я американской гражданкой, и потому прислуживающий позвал к нам американского доктора. Тот осмотрел Владимира Ильича, сказал, что дело очень серьезно, посмотрел меня, сказал: «Ну, вы будете живы!», надавал кучу лекарств и, почуяв, что тут что-то неладно, слупил с нас бешеную цену за визит. Провалялись мы пару дней и полубольные потащились в Женеву... Ильич потом писал Горькому, что мы дорогой простудились. «... Приехали мы сюда с поручением поставить газету...» С конца декабря 1907 года Ленин в Женеве. Крупская передает его настроение тех дней: - Неприятно выглядела Женева. Не было ни снежинки, но дул холодный резкий ветер - биза. Продавались открытки с изображением замерзшей на лету воды около решеток набережной Женевского озера. Город выглядел мертвым, пустынным... Когда мы шли... по пустынным, ставшим такими чужими улицам Женевы, Ильич обронил: - У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал. О первых днях второй эмиграции Владимир Ильич рассказывает между 9-14 января в письмах Горькому, Луначарскому и Камиллу Гюисмансу - секретарю Международного Социалистического Бюро: - На днях приехал я сюда с женой... Здесь устраиваемся кое-как, пока временно и поэтому все плохо... Приехали мы сюда с поручением поставить газету: перенести сюда «Пролетарий» из Финляндии... - Вот уже несколько дней, как мы с женой сидим в Женеве... Грустно, черт побери, снова вернуться в проклятую Женеву, да ничего не поделаешь! После разгрома Финляндии ничего не осталось, как перенести «Пролетарий» за границу. Так коллегия и решила. Вопрос только в том, в Женеву или иное место. Наводим пока справки, но я - то лично думаю, что Женева и Лондон - единственные места, где свободно. А Лондон дорог... - Моим адресом уже является не Финляндия, а, и сожалению, Женева: VI. Oulianoff, rue des Ponts, 17 (chez Kupfer), Geneve... [Владимир Ульянов, рю де Понт, 17 (у Кюпфер), Женева]. В январе 1908 года Ленин сообщает младшей сестре и матери: - Мы уже несколько дней торчим в этой проклятой Женеве... Гнусная дыра, но ничего не поделаешь... - Мы устраиваемся здесь понемногу и устроимся, конечно, не хуже прежнего. Неприятен был только самый момент переезда, как переход от лучшего к худшему. Но это было неизбежно. «Я за материализм...» В 1908 году резко обостряются идейные разногласия между Лениным и Богдановым, Луначарским, Базаровым и прочими проповедниками «новейшей» антимарксистской философии так называемого «эмпириокритицизма». В феврале Владимир Ильич пишет Горькому: - ...как рядовой марксист, я читаю внимательно наших партийных философов, читаю внимательно эмпириомониста Богданова и эмпириокритиков Базарова, Луначарского и других. И ВСЕ мои симпатии ОНИ толкают к ПЛЕХАНОВУ! Надо же иметь физическую силу, чтобы не давать себя увлечь настроению, как делает Плеханов! Тактика его - верх пошлости и низости. В философии он отстаивает правое дело. Я - за материализм против «эмпирио»... - Книга «Очерки философии марксизма» сугубо обострила давние разногласия среди беков по вопросам философии... Я прочитал все статьи, Ироме Суворовской (ее читаю) и с каждой статьей прямо бесновался от негодования. Нет, это не марксизм! И лезут наши эмпириокритики, эмпириомонист и эмпириосимволист в болото. Уверять читателя, что «вера» в реальность внешнего мира есть «мистика» (Базаров), спутывать самым безобразным образом материализм и кантианство (Базаров и Богданов), проповедовать разновидность агностицизма (эмпириокритицизм) и идеализм (эмпириомонизм), - учить рабочих «религиозному атеизму» и «обожанию» высших человеческих потенций (Луначарский), - объявлять мистикой энгельсовское учение о диалектике (Берман), - черпать из вонючего источника каких-то французских «позитивистов» - агностиков или метафизиков, черт их поберет, с «символической теорией познания» (Юшкевич). Нет, это уж чересчур. Конечно, мы, рядовые марксисты, люди в философии не начитанные, - но зачем уже так нас обижать, что подобную вещь нам преподносить как философию марксизма! Я себя дам скорее четвертовать, чем соглашусь участвовать в органе или в коллегии, подобные вещи проповедующей... Особо останавливается Ленин на истории отклонения им от публикации в большевистском «Пролетарии» статьи Горького «Разрушение личности», первый вариант которой содержал немало ошибочных, немарксистских положений. Владимир Ильич пишет, имея в виду Александра Богданова: - ...по поводу Вашей статьи или в некоторой связи с ней вышла у нас, как это ни странно на первый взгляд, довольно тяжелая драна с Александром Александровичем... Когда я, прочитав и перечитав Вашу статью, сказал Александру Александровичу, что я против ее помещения, тот стал темнее тучи. У нас прямо нависла атмосфера раскола. Вчера мы собрали нашу редакционную тройку в специальное заседание для обсуждения вопроса. Тут нам внезапно пришла на помощь одна глупая выходка в журнале «Neue Zelt» [«Новое время»]. В № 20 неизвестный переводчик поместил там статью Богданова о Махе, причем в предисловии ляпнул, что разногласия Плеханова и Богданова имеют тенденцию среди русских социал-демократов стать фракционным разногласием беков и меков. Этими словами писавший сие предисловие дурак или дура нас сплотил. Мы сразу сошлись на том, что заявление о нашей нейтральности безусловно необходимо теперь в первом же номере «пролетария». Это до нельзя соответствовало моему настроению после выхода «Очерков». Заявление составили, единогласно утвердили... Приведем составленное Лениным «Заявление редакции «Пролетария», опубликованное 13 февраля 1908 года. Процитировав упомянутое выше предисловие переводчика, Ленин сообщает: - По поводу этого редакция «Пролетария», как идейная представительница большевистского течения, считает необходимым заявить следующее. В действительности этот философский спор фракционным не является и, по мнению редакции, быть не должен; всякая попытка представить эти разногласия, как фракционные, ошибочна в корне. В среде той и другой фракции есть сторонники обоих философских направлений. В марте и первой половине апреля Владимир Ильич снова пишет Горькому: - Из-за философии этой с Александром] Александровичем] мы вроде как в ссоре. Газету я забрасываю из-за своего философского запоя: сегодня прочту одного эмпириокритика и ругаюсь площадными словами, завтра - другого и матерными... - Получил Ваше письмо насчет драки моей с махистами. Вполне понимаю и уважаю Ваши чувства и должен сказать, что от питерских друзей получаю нечто подобное, но я убежден глубочайше, что Вы ошибаетесь. Вы должны понять и поймете, конечно, что раз человек партии пришел и убеждению в сугубой неправильности и вреде известной проповеди, то он обязан выступить против нее. Я бы не поднял шуму, если бы не убедился безусловно, и в этом убеждаюсь с каждым днем больше по мере ознакомления с первоисточниками мудрости Базарова, Богданова и К°, что книга их - нелепая, вредная, филистерская, поповская вся от начала до конца, от ветвей до нория, до Маха и Авенариуса. Плеханов всецело прав против них по существу, только не умеет или не хочет или ленится сказать это конкретно, обстоятельно, просто, без излишнего запугивания публики философскими тонкостями. И я во что бы то ни стало скажу это по-своему. Какое же тут «примирение» может быть, милый Алексей Максимович? Помилуйте, об этом смешно и заикаться. Бой абсолютно неизбежен... Я немного сомневаюсь, стоит ли нам вместе к Вам ехать теперь? Чего тут теребить лишним образом нервы? «Дальние проводы»... а без драки не обойтись... хотелось бы независимо от философской драки это сделать. - Как по-вашему, «Пролетарий»? Беспризорный он. Я еще никогда тан не неглижировал своей газетой: читаю по целым дням распроклятых махистов, а статьи в газету пишу неимоверно наскоро... «Я был на острове Капри...» В начале апреля Ленин отвечает Горькому, настойчиво приглашающему его на Капри: - Ехать мне бесполезно и вредно: разговаривать с людьми, пустившимися проповедовать соединение научного социализма с религией, я не могу и не буду... Спорить нельзя, трепать зря нервы глупо... Я уже послал в печать самое что ни на есть формальное объявление войны. Дипломатии здесь уже нет места, - я, конечно, не в худом смысле говорю о дипломатии, а в хорошем. Этим «формальным объявлением войны» становится примечание к ленинской статье «Марксизм и ревизионизм», написанной в те дни для сборника «Карл Маркс». Осудив «глубоко ошибочные попытки провести старый и реакционный философский хлам под флагом критики тактического оппортунизма Плеханова», Ленин пишет: - Смотри книгу «Очерки философии марксизма» Богданова, Базарова и других. Здесь не место разбирать эту книгу и я должен ограничиться пока заявлением, что в ближайшем будущем покажу в ряде статей или в особой брошюре, что все сказанное в тексте про неокантианских ревизионистов относится по существу дела и к этим «новым» неоюмистским и необерклианским ревизионистам. Связав «эмпириомонистов» и «эмпириокритиков» с идеалистическими воззрениями английских философов XVIII века Юма и Беркли, Ленин как бы предвосхищает основные положения своего философского труда. Тем не менее 10-17 апреля Владимир Ильич проводит на Капри. Приведенное только что ленинское письмо дополняют высказывания Владимира Ильича, воссозданные Горьким. На пристани Ленин тотчас решительно заявляет писателю: - Я знаю, вы, Алексей Максимович, все-таки надеетесь на возможность моего примирения с махистами, хотя я вас предупредил в письме: это невозможно! Так уж вы не делайте никаких попыток... Горький говорит Ленину, что Богданов, Луначарский и Базаров в его глазах «крупные люди, отлично, всесторонне образованные». В партии он «не встречал равных им». - Допустим. Ну, и что же отсюда следует? - В конце концов я считаю их людьми одной цели, а единство цели, понятое и осознанное глубоко, должно бы стереть, уничтожить философские противоречия... - отвечает Горький. - Значит - все-таки надежда на примирение жива? Это - зря, - говорит Владимир Ильич. - Гоните ее прочь и как можно дальше, дружески советую вам! Плеханов, тоже, по-вашему, человек одной цели, а вот я, между нами - думаю, что он - совсем другой цели, хотя и материалист, а не метафизик. - На этом беседа наша и кончилась, - пишет Горький. - Я думаю, что нет надобности напоминать, что я воспроизвел ее не в точных словах, не буквально. В точности смысла - не сомневаюсь. С той же оговоркой следует привести и другие записанные Горьким ленинские высказывания о личных качествах и особенностях идеологов эмпириокритицизма - Богданова и Базарова. Как-то поздним апрельским вечером, когда все ушли гулять, Ленин говорил Горькому и Марии Андреевой - «невесело говорил, с глубоким сожалением»: - Умные, талантливые люди, немало сделали для партии, могли бы сделать в десять раз больше, а - не пойдут они с нами! Не могут. И десятки, сотни таких людей ломает, уродует этот преступный строй. Напомним и о воспроизведенной Горьким ленинской оценке Луначарского, противопоставляющей его Богданову и Базарову, окончательно порвавшим с марксизмом: - Луначарский вернется в партию, он - менее индивидуалист, чем те двое. Наредкость богато. одаренная натура. Я к нему «питаю слабость» - черт возьми, какие глупые слова: питать слабость! Я его, знаете, люблю, отличный товарищ! Есть в нем какой-то французский блеск. Легкомыслие у него тоже французское, легкомыслие - от эстетизма у него. Шестнадцать месяцев спустя - 17 августа 1909 года - Ленин напишет ученикам созданной Богдановым, Луначарским и Горьким Каприйской школы: - Вся русская печать давно уже указала на то, что Луначарский с острова Капри повел проповедь богостроительства. Ему помогал в России Базаров. Однородные философские взгляды защищал в десятке русских легальных книг и статей, в десятке заграничных рефератов Богданов. Я был на острове Капри в апреле 1908 года и объявил всем этим 3-м товарищам о безусловном расхождении с ними по философии, причем, я предложил им тогда употребить общие средства и силы на большевистскую историю революции, в противовес меньшевистски-ликвидаторской истории революции, но каприйцы отвергли мое предложение... Высказывания Владимира Ильича о его позиции в идейных дискуссиях с «отзовистами» приводит и большевик Владимир Деготь. Ему Ленин говорит осенью 1909 года: - Луначарский имеет большое влияние на Горького, но это влияние не всегда полезно; во-первых, Горький попал под влияние отзовистов и вместе с ними открыл школу на Капри, а, во-вторых, вот он книгу написал «Исповедь», если вы ее не читали, обязательно прочтите; во всей этой книге чувствуется, что Горький ударился в богоискательство; эта идея несомненно реакционная. Горький недавно написал мне письмо, хвалил философскую книжку, вышедшую в Москве, «Очерки по философии марксизма» со статьями Богданова, Луначарского, Бермана, Суворова, Юшкевича и Гельфонда. Я ему ответил, что она ничего общего с марксизмом не имеет. Меня Горький просил хоть на некоторое время приехать и прочесть ряд лекций в школе для рабочих, но я решительно отказался. Политически недопустимо, чтобы в школе, которой руководят отзовисты-богоискатели, я принимал какое-либо участие... К Каприйской встрече Ленин возвращается и через пять лет. В начале января 1913 года он напоминает Горькому: - Помните, весной 1908 года на Капри наше «последнее свидание» с Богдановым, Базаровым и Луначарским? Помните, я сказал, что придется разойтись годика на 2-3, и тогда еще Мария Федоровна, бывшая председателем, запротестовала, бешено призывая меня к порядку и т. п.! Оказалось - 4 1/2 почти 5 лет. И это еще немного для такого периода глубочайшего развала, какой был в 1908-1911 годах. Не знаю, способны ли Богданов, Базаров, Вольский (лолуанархист), Луначарский, Алексинский научиться из тяжелого опыта 1908-1911? Поняли ли они, что марксизм штука посерьезнее, поглубже, чем им казалось, что нельзя над ней глумиться, как делывал Алексннский, или третировать ее как мертвую вещь, как делали остальные? Ежели поняли - тысячу им приветов, и все личное (неизбежно внесенное острой борьбой) пойдет в минуту насмарку. Ну, а ежели не поняли, не научились, тогда не взыщите: дружба дружбой, а служба службой. За попытки поносить марксизм или путать политику рабочей партии воевать будем не щадя живота. «Не раз и на Капри и после...» Осенью 1916 года Ленин пишет Александру Шляпникову о горьковском журнале «Летопись»: - Там какой-то архиподозрительный блок махистов и окистов. Гнусный блок! Горький всегда в политике архибесхарактерен и отдается чувству и настроению... Каприйские беседы Владимир Ильич поминает в марте 1917 года - в четвертом «Письме из далека»: - Пишущему эти строки случалось, при свиданиях на острове Капри с Горьким, предупреждать его и упрекать за его политические ошибки. Горький парировал эти упреки своей неподражаемо-милой улыбкой и прямодушным заявлением: «Я знаю, что я плохой марксист. И потом, все мы, художники, немного невменяемые люди». Нелегко спорить против этого. О тех же личных особенностях писателя Ленин говорит Борису Малкину в 1918 году, предлагая закрыть горьковскую газету «Новая Жизнь», резко выступавшую против Октябрьской революции, Советской власти. Красной гвардии и партии большевиков. По воспоминаниям Малкина, Владимир Ильич тогда сказал: - ... Горький - наш человек. Он слишком связан с рабочим классом и рабочим движением, он сам вышел из «низов». Он безусловно к нам вернется. Было это с ним в 1908 году, во время «отзовистов». Случаются с ним такие политические зигзаги... В сентябре 1919 года Ленин снова обращается к Горькому в связи с его жалобами на аресты среди петроградской буржуазной интеллигенции: - Когда я читаю Ваше откровенное мнение по этому поводу, я вспоминаю особенно мне запавшую в голову при наших разговорах (в Лондоне, на Капри и после) Вашу фразу: «Мы, художники, невменяемые люди». Вот именно! ... «Художники невменяемые люди»... - Что касается Ваших настроений, то «понимать» я их понимаю (раз Вы заговорили о том, пойму ли я Вас). Не раз и на Капри и после я Вам говорил: Вы даете себя окружить именно худшим элементам буржуазной интеллигенции и поддаетесь на ее хныканье. Вопль сотен интеллигентов по поводу «ужасного» ареста на несколько недель Вы слышите и слушаете, а голоса массы, миллионов, рабочих и крестьян, коим угрожает Деникин, Колчак, Лианозов, Родзянко, красногорские (и другие кадетские) заговорщики, этого голоса Вы не слышите и не слушаете. «За дворянина-большевика...» В те годы Ленину нередко приходится решать неотложные вопросы и совсем неожиданного характера. Старая большевичка Елена Кравченко воспроизводит беседу с Владимиром Ильичем о судьбе наследства Николая Шмита. Этот московский фабрикант-большевик, замученный царскими палачами, завещал Центральному Комитету партии свое состояние, которым распоряжался его дядя со стороны матери - миллионер Морозов. Осенью 1908 года Ленин приглашает к себе группу женевских большевиков и, как пишет Кравченко, говорит им: - Надо решить одно дело... Дело большое, весьма нужное для нашей партии. Связано оно с событиями 1905 года... Владимир Ильич рассказывает: что к нему приходила сестра Николая Павловича - Лиза, приехавшая из России, и попросила помочь выполнить волю брата, погибшего в тюрьме... Николай Павлович, сидя в тюрьме и чувствуя, что с ним могут расправиться, написал завещание. Он взял с сестер клятву, что все его состояние они передадут Центральному Комитету партии большевиков на революционную работу. Выполнить волю брата Лиза не могла. Причитающаяся ей часть наследства находилась в обороте текстильных предприятий дядюшки - миллионера Морозова. - Вот и обдумайте, - сказал Ленин, - под каким предлогом могла бы Елизавета Павловна забрать эти деньги, не вызывая подозрений... Считая выдвинутый собеседниками проект несостоятельным, Владимир Ильич предлагает: - Знаете что, давайте «выдадим ее замуж» за дворянина-большевика. Ведь кто такие Морозовы? Миллионеры. Но выросли-то они из кулачья. И потому породниться с дворянством для них большое дело! - Но где же такого «жениха» взять? - спрашивают женевские большевики. Отвечает им Крупская. - Есть такой, - говорит она, улыбаясь. - Это Игнатьев Александр Михайлович, потомственный дворянин и в то же время член нашей подпольной петербургской организации. Ведет работу в петербургском гарнизоне. Владимир Ильич просит Надежду Константиновну вызвать Игнатьева из Петербурга. Вскоре он приезжает в Женеву и, узнав суть дела, соглашается «вступить в брак»... Елизавета Шмит сообщает в новом письме Морозову, что вышла замуж за Игнатьева, племянника графа-министра просвещения. «Новобрачные» решили жить в Париже и должны «соответственно их положению» снять и обставить квартиру. Полученные от Морозова деньги поступают в кассу Центрального Комитета и идут на организацию в России нескольких подпольных типографий... Помог Владимир Ильич и разводу Игнатьевых, чтобы фиктивный брак не осложнил им юридически личную жизнь. Когда весной 1919 года Елизавета Шмит-Таратута возвращается в Москву. Совет Народных Комиссаров, по предложению Ленина, устанавливает ей пожизненную персональную пенсию... «Вынужденный покинуть Женеву...» «Гнусную дыру» захолустного провинциализма видит Ленин в «проклятой Женеве», когда возвращается туда после двух лет. проведенных в революционном Петербурге. Но, переехав в Париж, Владимир Ильич по заслугам оценивает и немалые преимущества швейцарского города. Весной 1914 года он пишет из Кракова, что в шумной «столице мира», каким считался тогда Париж, не раз вспоминал Женеву: - Удобная библиотека, менее нервна и бестолкова жизнь. Из всех мест моего скитания я бы выбрал Лондон или Женеву, если бы оба не были так далеко. Женева особенно хороша общей культурностью и чрезвычайными удобствами жизни. На первое место среди женевских «чрезвычайных удобств» Ленин ставит библиотеку. В декабре 1908 года он пишет председателю комитета местного «Общества чтения»: - Вынужденный покинуть Женеву и поселиться в Париже, имею честь известить Вас, согласно статье 31-й устава, что я выхожу из общества. Разрешите мне, господин председатель, поблагодарить в вашем лице Общество любителей чтения, которое оказало мне столько услуг благодаря своей великолепной организации и работе. О занятиях Владимира Ильича в библиотеке этого «Общества» рассказывает Крупская: - В «Societe lecture» была громадная библиотека и прекрасные условия для работы, получалась масса газет и журналов на французском, немецком, английском языках... Члены Общества- по большей части старички-профессора - редко посещали эту библиотеку, в распоряжении Ильича был целый кабинет, где он мог ходить из угла в угол, обдумывать статьи, брать с полок любую книгу. Он мог быть спокоен, что сюда не придет ни один русский товарищ и не станет рассказывать, как меньшевики сказали то-то и там-то и там-то подложили свинью. Можно было, не отвлекаясь, думать. Подумать было над чем... Ленин подводит тогда итоги первой русской революции. Намечает новую стратегию и тактику большевизма в условиях реакции. Мы не можем, естественно, ознакомить читателя со всем богатством его идей этого исторического периода. Есть, однако, ленинские - еще женевские! - строки, которые сжато передают дух идейных исканий Владимира Ильича в те дни. В «Политических заметках», опубликованных в первом же изданном в Женеве номере «Пролетария», он пишет: - Мы умели долгие годы работать перед революцией. Нас недаром прозвали твердокаменными. Социал-демократы сложили пролетарскую партию, которая не падает духом от неудачи первого военного натиска, не потеряет головы, не увлечется авантюрами. Эта партия идет к социализму, не связывая себя и своей судьбы с исходом того или иного периода буржуазных революций... И эта пролетарская партия идет к победе... В декабре 1907 года истекает первое двадцатилетие ленинского революционного стажа. Почти десять лет остается до Октябрьской победы большевизма. Ленин - «человек партии» - последовательно и настойчиво готовит эту победу... Продолжение следует, КТО ВЫ, ГЕРОИ? Над Москвой стыла мартовская ночь. В воздухе неслышно кружились снежинки, по-весеннему тяжелые и мокрые. Затемненная, без единого огонька, ощетинившаяся надолбами, частой сеткой зенитных стволов, Москва переживала первую военную зиму. В далеком и темном небе звенел гул моторов. Фашистские бомбардировщики прорывались к центру столицы. Их было уже немного в марте сорок второго, таких ночных налетов, но все-таки изредка, как сейчас, выли сирены, плясали в небе, ловя горбатый силуэт пирата, огни прожекторов, стучали, захлебываясь, зенитки, а сердца сжимались от этого гула надвигающейся опасности. Надрывно ревя моторами, один из бомбардировщиков пересек границу города, направился к центру. Но, напуганный появлением советских ночных истребителей, он стал круто отваливать в сторону. Раскрылись створки, и громадная, весом в тонну, фугаска со свистом понеслась вниз, к ночному городу... Бойцы противовоздушной обороны успели заметить, как бомба попала в здание Московского государственного педагогического института... прошла минута, другая. Взрыва не было. Когда к институту примчался отряд противовоздушной обороны, то они увидели тяжелое тело фугаски, глубоко засевшее в перекрытиях. Бомба не взорвалась, но она все еще несла в себе смерть. Ее нужно было обезвредить. Несколько саперов осторожно приступили к опасной работе. Старший команды отсоединил взрыватель, заглянул внутрь смертоносного чудовища и тихонько свистнул. Саперы на минуту сгрудились вокруг бомбы, потом один из них крикнул: - Все в порядке! Взрыва не будет! ... Фашистский ас, так яростно рвавшийся к советской столице, не знал, что было в тонне металла, которую техники подвесили под брюхо его самолета. В корпусе бомбы, набитом речным песком, бойцы нашли маленький обгорелый чешско-русский словарь... Недавно я был в этом здании. Ничто не напоминало о далеком военном эпизоде сорок второго года в этот мирный солнечный день 1967 года. Я вспомнил об этом случае еще раз во Львове, на открытии фестиваля дружбы советской и чехословацкой молодежи. Это была незабываемая встреча. Сотни советских и чехословацких парней и девушек, взявшись за руки, смеялись, пели, шутили. Парни и девушки, дети тех, кто в сорок втором году, рискуя жизнью, доказал нерушимость нашей дружбы. А в Музее Революции под стеклом навечно застыл маленький обгорелый словарь, символ великой интернациональной дружбы народов, памятник бесстрашным и неизвестным людям, пославшим в обезвреженной бомбе весть о своей борьбе с гитлеризмом. Где вы сейчас, герои? Живы ли? Отзовитесь!

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.