В древности на Востоке говорили: «Живопись безмолвна. но рождает стихи» – и, смею добавить, поэзией рождена. Тот вид художества, о котором я собираюсь рассказать, с трудом поддается – жанровому определению: цветная графика, силуэт, аппликация? Единственный инструмент – миниатюрные ножницы в руках Людмилы Пассар, художницы из Комсомольска-на-Амуре, – виртуозен, стремителен и безошибочен. Словно единым росчерком пера созданы ее сложные изящные композиции на цветной бумаге.

В старинном восточном трактате есть философский панегирик этому единому росчерку пера, единой черте, посредством которой человек может передать внешний вид и внутреннюю сущность, в малом – большое. Если идея осознана, то и кисть дойдет до корня вещей. Речь идет здесь не просто о техническом приеме неразрывной линии, не о «неизмеримой мере» – космогоническом единстве всего сущего.

Корень вещей, корень жизни – легендарный женьшень – ищет молодая нанайская художница, чтобы осмыслить и воплотить его в своих произведениях.

В языческом прошлом нанайцы, как и многие народы мира, вырастили в своем воображении некое мифическое древо. В его ветвях жили чока – птенцы – души младенцев, ждущих рождения. Ведь древо мыслилось источником вечного обновления жизни, от него якобы зависела плодовитость женщины, а значит, продолжение рода. К нему слетались добрые драконы – мудуры. А над его кроной сияло солнце – Сиун, у которого на рассвете, когда оно касалось ухом земли, можно попросить что угодно: и здоровья и соболя.

Изображая могущественное древо на свадебных ли халатах невест или на ритуальных полотнищах – дусху, человек ощущал гармонию космических стихий, причастных к его творению. В этом едином замесе аборигены Амура искали своих прародителей- – среди птиц, зверей, деревьев. Избирали родственников, завидуя зоркому полету коршуна, силе медведя, мудрой осторожности тигра, надеясь, что качества эти перейдут по наследству человеку. Завещали: не трогай коршуна, почитай медведя, не убей тигра.

Если собрать легенды о происхождении нанайских родов – возникает эпос о начале начал, о животворных силах природы. Еще живы легенды, не совсем выстужены временем. Я читала их в рабочих тетрадях Людмилы Пассар. Под текстами с пунктуальностью фольклориста указаны информаторы-сказители: бабушка Далдака Вельды из Найхина, Владимир Иванович Дигер, директор школы в Халбах, Елена Оненка, учительница рисования из поселка Дубовый Мыс. Тридцати лет. Странно представить себе тридцатилетнюю сказительницу, да еще с высшим образованием. И отрадно. Ведь и Людмиле, выпускнице художественно-графического факультета пединститута имени Герцена, едва исполнилось столько же. Тем знаменательнее ее интерес к истокам культуры своего народа.

«...Давным-давно в нанайское стойбище страшная болезнь пришла. Всех скосила. Одна девушка осталась. Сильно плакала. Вот раз вышла она из дому, и упал ей на плечо помет коршуна, что кружился над крышей. После этого родился у нее сын. Мать вскормила его пищей, оставшейся в домах умерших. Стал мальчик взрослым и купил себе жену. Три сына были у них, говорят, самые зоркие и храбрые из людей. Так от коршуна – пичуэн произошел род Самар».

Как пластически решить эту легенду? В первозданно голубом одноцвете бумаги, словно на лоскуте неба, Людмила вырезает тончайшую вязь. Пара остроглазых коршунов в центре. Их силуэт скорее орнаментально сказочен, чем реален. Могучие птицы стягивают к себе все животворные силы природы. Гибкие, точно лекала, тела соболей прорастают упругими завитками трав. Травы – напряженными дугами рыб. Из этой единой завязи сущего возникает символическая маска рода. Так проступают и таинственные личины неолита, выбитые на камнях возле селения Сикачи-Алян на Амуре. Из черных базальтов, как из тьмы тысячелетий.

Голубую сюиту Люда наклеит на черный ночной фон, и укротятся, слившись, стихии земли и неба.

Пластика декоративных композиций Людмилы Пассар безупречно национальна. Со скрупулезностью выверяет художница, не ушла ли она в сторону от традиционной трактовки образов, населяющих ее произведения. Первые зрители и судьи ее работ – нанайские мастерицы, владеющие орнаментом. Однажды в Найхине, родном селе Люды, я наблюдала такую сцену. Старая малюсенькая Далдака (а имя ее в переводе значит «самая высокая»), неутомимо подвижная, несмотря на свой преклонный возраст, рассматривала графический лист своей двоюродной внучки, и взгляд ее был зорок, умен и проницателен. Смотрела долго, пристально, потом спросила: «Почему у тебя мудур без чешуи? Голый, как лягушка. И пальцев четыре. Пятый должен быть, чуть в сторону отставлен, как у человека, у мудура рука».

Людмила внимательна к каждому замечанию. Ей важно сохранить мельчайшие детали древней трактовки образов. В них мог быть зашифрован ключ, открывающий двери из фантазии в реальность. Ведь не случайно часть спинки свадебного халата невесты расшивали под «чешую» дракона, как бы «бронируя» девушку от грядущего зла.

Попытки выяснить, понять первосмысл любого элемента старинного орнамента хранят художницу от стилизации, от формальной красивости композиций. Прикасаясь к квадрату цветной бумаги, она заново творит поэтический мир ее предков, рассыпанный в изустных легендах, спрятавшийся в узорах халатов и отжившей утвари.

Нелегко теперь собрать подробности этого мира. Слишком давно, в незапамятные времена, рождены мифы о древах нанайских родов, чтобы не поредела их листва. Как разыскать хотя бы ее очертания, наполнить зелеными соками наивного и мудрого вымысла, в котором билась мысль человека в надежде угадать изначальное?

Это только частный пример исследовательской работы художницы, без которой она не мыслит главного направления своего творчества.

Цветная бумага при всей ее декоративности слишком далека от традиционных материалов – рыбьей кожи, ровдуги, бересты, которые украшали аппликациями, силуэтами и рельефной резьбой нанайские мастерицы.

Как и когда родилось это уникальное искусство, достигшее совершенства на своей родине – берегах Амура?

Года два назад довелось мне услышать от мастерицы Дарьи Николаевны Удинкан сказку о злом духе Дунзулмафа. Собака – вочан спасала от его преследований ребятишек: брата и сестру. А когда набралась сил, чтобы биться со злодеем, велела детям: «Достаньте мне бересту – тало». Принесли они тало, расстелили перед собакой. Тогда вынула она уголь из печки, стала на бересте рисовать. Себя нарисовала и страшилище Дунзулмафа. Вырезала ножом рисунки – дурун, отдала детям.

– Смотрите на них, глаз не отрывайте. Если у меня кровь выступит. значит, ранена я. Тогда на теплое место мой портрет положите, рану перевязывайте. Если у Дунзулмафа кровь появится, бросайте его дурун на золу, ближе к огню держите».

Вряд ли это чисто сказочный вымысел. Рисунки углем на бересте, вырезанные по контуру ножом, – не от них ли и пошло искусство амурского силуэта?

Старинная сказка донесла до нас и другое – отношение древнего человека к нарисованной им линии как к магическому инструменту, который способен влиять на события.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.