... Лунный луч расплылся и замер. В рыжий кисель воды упало гнилое небо и осело в нем рубищем ненужных теней. Воздух застыл, и с карнизов замка тупо смотрятся в пьяное зеркало волн каменные лики атлантов: может быть и они мечтают о том же, о чем вот эта девушка. Белая, белая, она смотрится в воду. Вода черная и пугает. Уйдите отсюда, маленькая. Ночь еще велика, и может быть вы успеете передумать. Я уйду под карнизы замка, - мне оттуда виднее синий берег Унтер ден Линден, и пестрая лента такси и пугающие стрелки автобусов, - и я буду видеть все. Вот мимо идет мальчик. Он смотрит на жесткую веревку спасательного круга. Его пугает холод первых встреч с рыжей тиной Шпрее, и веревка кажется ему нежнее и тише. Именно так, спасательным кругом душили Розу Люксембург. Тогда этот круг спас германскую буржуазию. Но найдется ли такой круг, который спасет от смерти всю германскую республику?
На ржавой стене шлюза повис коричневый, рваный берег. Вчера здесь утонула учительница соседней церковной школы, которую уволили за безбожие. Это одно из 20.000 ежегодных самоубийств в Германии. Статистика, отмечает необычайный рост самоубийств среди интеллигенции. Каждый год средние школы выбрасывают на рынок 45 тысяч безработных интеллигентов, высшие - 20 тыс. В одной Германии сейчас 60 тыс. безработных учителей. Сообразите, какая армия безработных вырастет в ближайшие годы. В Будапеште престарелые актеры и учителя решились на последнее средство: они бродят по улицам, кафе, ресторанам и собирают милостыню. В Германии это пока не разрешено. В Германии голодающий интеллигентный пролетарий имеет только один выход - самоубийство. 20.000 в год. 50 - в день. Когда вы прочтете этот рассказ, еще одного человека не будет в живых: это просто, как статистика.
Капитализм довел до пределов темп жизненного конвейера. В Америке технологическая старость наступает уже в 40 лет, в Германии - раньше. Люди стареют. Люди изнашиваются. Капитализм пришел в мир, чтобы освободить его от власти природы. Но чего он добился? Только того, что голодный паек жизни сократился наполовину. На Поцдамер - плаце городское самоуправление Берлина вывесило эффектную карту будущего Берлина, который весь превращен в город механизмов. Но это вздор и фантазия. Капитализму не под силу такая работа. Конец капитализма овеян смертью. Единственный знакомый ему прогресс - прогресс умирания. Кстати, как сочетать с интересами человеческого общества электрический стул, двадцатидюймовые орудия и авиаматку «Саратоги»? В Англии профессора выдвинули проект сокращения безработицы: отравить часть безработных. Профессора химии в Лондоне так и делают: они приглашают безработных для опытов с удушливыми газами. Наука создавала жизнь. Сейчас она стала служанкой смерти.
Вспоминается страшный флоридский ураган 1927 года. Целые селения стали добычей шторма, сотни людей метались, как в дни Помпеи, в поисках спасения. 50 тысяч человек остались без крова под сумасшедшим, дымящим всеми страхами небом, двести миллионов долларов - стоимость целой страны - были выброшены в метель, в океан, в стихию урагана. Вот когда техника могла бы делать великие дела! Аэропланы, автомобили, телефоны, радио - все могло бы быть мобилизовано на спасение погибающих. Но - странная вещь! - радиостанция отказалась принимать сигналы о помощи, железные дороги прекратили подвоз продуктов, правительство отложило обсуждение вопроса о помощи пострадавшим. Все объяснилось просто: бедствие неудачно совпало с матчем на звание чемпиона мира между Джеком Демпсеем и Джином Тюннеем. На зрелище собрались 142 тысячи человек. Телеграф, телефон, радио, газеты, - все молчало о бедствии во Флориде: все занял сенсационный поединок. И вот гигантская техника не смогла справиться с ураганом. Стоит ли после этого удивляться, что на вопрос о том, кто был величайшим музыкальным деятелем истории, студенты знаменитого университета в Висконсине назвали имя известного джазбандиста.
Капитализм сделал науку придатком эксплуататорской машины. Гигантские сооружения - Панамский канал, канал в Никарагуа, плотина на Ниле - только могучие средства порабощения. Никакая инквизиция не могла бы выдумать более дьявольского плана, чем нильская плотина. Англия строит плотину в Джебель - Аулии. Могучий поток, от которого зависит жизнь и смерть Египта и Судана, будет контролироваться несколькими английскими чиновниками в английской колонии. Если горячие головы в Египте или Судане вздумают бунтовать, их не нужно будет даже урезонивать пулеметами. Поворот рычага, - и две страны обречены на страшную смерть от жажды. Матери будут грызть зубами палящие пески, дети будут жалобно раскрывать свои высохшие рты, животные будут от бешенства бросаться на людей. А над всей этой долиной горя будут носиться вестники смерти - бомбовозы, которые предложат на выбор: смерть или рабство. Последнее - все - таки менее безнадежно.
Один калифорнийский писатель написал поэму «Крэзиленд», что значит «Страна сумасшедших». В этой стране все наоборот, и «люди умирают от голода, так как они произвели слишком много». Это - простой слепок капиталистического строя. В стране загнивающего империализма «все наоборот», и вот американский конгресс одной рукой увеличивает ассигнования на тюрьмы, а другой сокращает 2.000 учителей, правительство Брюнинга выбрасывает 40.000 педагогов, закрывает сотни школ и рядом - швыряет золотые подачки церкви. Наука, подлинная наука, перестала служить капиталу. Боженька - вернее. Он вывезет, если только кто - нибудь может вывезти.
Из отчета гамбургского сената:
Евангелическим церквам - 106.000 марок
Реформистским церквам - 2.000 »
Католическим церквам - 5.000 »
Морским церквам - 4.000 »
Церковным школам - 400.000 »
Церковному хору - 27.000 »
ИТОГО: 544.000 марок
Всем сестрам по серьгам. Можно смело сказать, что если бы в Гамбурге полтораста тысяч безработных не были сняты с пособия, евангелической церкви пришлось бы туго. Но беда ее миновала, к несчастью.
В Шанхае нищие - китайцы живут в джонках. Под Берлином на пути к Потсдаму есть рабочие дачи величиной с мусорный ящик. Вокруг дачки - крошечный огородик, райские поля блаженных. Территория такой виллы - 1 - 2 квадратные сажени, немного больше нормальной жилплощади на кладбище. Люди привыкли, и могила теряет свой ореол страха. Но джонки есть и в Берлине. В грязной воде на Штесензее полощутся две разбитые рыбацкие лодки, ставшие приютом для семьи безработного пенителя морей, бывшего капитана дальнего плавания. Семья - отец, мать и двое детей. Капитан почернел, осунулся. Человек, перед которым когда - то торжественно раскрывались двери потаенных салонов, сейчас боится воды, и у него вид старого опустившегося пирата.
- Вы боитесь меня, сударь? Напрасно. Я - не вор, я - нищий. И я... ничего не ел. Дайте мне десять пфеннигов на булку.
Рифы Атлантики известны ему лучше, чем родинки его сыновей. Теснины английского канала, лагуны Австралии - его мир. Но против штормов кризиса оказалась бессильной вся навигационная наука.
Берлин богат музеями, прекрасными культурными сокровищами. Музеи бесплатные. Я пересчитал всех встретившихся мне зрителей в гигантских залах Кайзер - Фридрих Музеума. За два часа я насчитал их восемь. Это в двадцати больших залах. В интереснейшем «Бильднис - Заммлунге» я был один. Гамбургский музей живописи и ремесел я обозревал один в сопровождении целого взвода смотрителей, искренне недоумевающих, какой ветер занес сюда непрошенного гостя. Когда я вышел оттуда, на ленивом электрическом плато Штейнтордамма гудела музыка, и в барах кружились расфранченные, полупьяные пары. Прекрасный концерт Бруно Зиглера в новом Радиодоме вряд ли собрал и половину приглашенных. Я ходил по пустым рядам и заглядывал в равнодушные лица интеллигентов, лорнирующих голые плечи соседок. Концерт прошел сухо. На концерте Фурхтвенглера - одного из выдающихся дирижеров мира - целые ряды зияли плешинами.
После одиннадцати в «Фемина» вы будете стоять: все столики, все залы заполнены извивающимися в эротической танцевальной лихорадке пэрами.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.