Котька

- Нет, рысь. Обрати внимание: у нее начинают появляться кисточки на ушах, а баки уже очень заметны. Рысенку месяцев восемь, не больше. Подумай хорошенько! Эта кошка страшная.

Но я не приняла в счет мамины предостережения и целыми днями пропадала около рысьей клетки. Я раздобыла несколько палок с заостренными концами, насаживала на них мясо и просовывала его в клетку. Первые дни Котька, завидев палку, начинала глухо ворчать и к мясу не притрагивалась. Но голод в конце концов заставил ее изменить поведение. Вскоре маленькая рысь поняла, что я вовсе не собираюсь колотить ее палками, и доверчиво шла навстречу, услышав мой голос: «Котька, Котька!...»

Она позволяла мне гладить себя, чесать красивую, ярко разрисованную морду. Когда же я переступала грань «дозволенного», крохотные кисточки на ушах Котьки начинали дрожать, а черный помпон хвоста беспокойно и зло метался из стороны в сторону.

Вскоре пришло время начать репетиции. Клетку вывезли в манеж. Открыли дверцу. Я взяла в руки мясо и тихо позвала: «Котька! Сюда!» Она высунулась из клетки, огляделась и, осторожно, беззвучно ступая, подошла ко мне. Съела мясо. Я хотела ее погладить. Она ответила недовольным ворчанием. А потом точным ударом отбила мою руку. Тогда я схватила одной рукой ее голову, второй - лапу и крепко сжала. И так держала до тех пор, пока не почувствовала, что напряженные мышцы Котьки стали ослабевать, а горящие зеленые глаза застыли, ожидая, что будет дальше.

Я выпустила зверюшку и, протягивая большой кусок мяса, ласково сказала:

- На, Котька, возьми.

Котька потянулась к мясу, но неожиданно рванулась в сторону и в два прыжка очутилась в клетке.

Каждый день я кормила ее на манеже, приучала ходить на цепочке, сидеть со мной на барьере. Иногда я невзначай ложилась на ковер. Котька располагалась рядом.

Я старалась как можно лучше приучить к себе этого дикого зверька. И все это не прошло даром.

Забегу вперед и расскажу об одном случае. Однажды, выйдя с Котькой в манеж, где должна была начаться репетиция, я - то ли от усталости, то ли от резкой смены климата - внезапно потеряла сознание и упала на опилки. Подойти ко мне никто не решался: рядом была рысь. Отогнать ее струей воды из брандспойта было опасно: испугавшись, рысь могла броситься на меня. Так все сидели и молча глядели на манеж. А когда я пришла в себя, увидела: лежит рядом со мной Котька и как ни в чем не бывало лижет мою руку.

Вскоре Котька привыкла ко мне настолько, что ходила за мной, как собака. Вот тут и наступили настоящие репетиции. Котька должна была научиться многому: делать пируэт, прыгать с тумбы на тумбу, садиться на задние лапы, катать огромный шар и после всего этого пройти на цепочке по барьеру.

В полгода Котька стала настоящей артисткой, но в канун своей премьеры вдруг заболела. Ветеринары подходить к ней боялись. Лечить Котьку пришлось мне. Я привезла Котьку в гостиницу, уложила на мягкой подстилке и, закрыв номер на ключ, ушла в цирк. А в это время дежурная решила произвести уборку в моем номере. Открыла дверь и ахнула: на нее, сердито ворча, наступала громадная рысь.

Меня, конечно, выселили из гостиницы, и маме стоило немалых трудов уговорить директора пустить нас обратно. При этом мы дали слово, что ничего подобного не повторится.

Нашей маме всегда доставалось от ее буйной семьи дрессировщиков. На мои репетиции она старалась не приходить. Хоть сердце у нее было и мужественное, оно все же было сердцем матери. Она боялась, что в какой - нибудь опасный момент вдруг не удержит себя, вскрикнет и тем самым отвлечет от зверя мое внимание. В такое время животное, потерявшее управление дрессировщика, может принести ему беду. Вот почему мама не хотела бывать на моих репетициях. А на премьере, переживая за меня, она стояла за занавесом. И, выходя в цветную сетку прожекторов, я видела, как дрожало то место занавеса, что сжимали ее руки. Я видела, что мама ненавидит Котьку, которая без остатка заполняла мою жизнь, и от которой сейчас зависел мой успех. Но я знала, что в эту минуту мама так же переживает за Котьку, как и за меня. Ведь у нас обеих премьера.

Ослепленные прожекторами, мы не видели зрителей, но ощущали их, слышали гул удивления, прокатившийся по рядам. Когда Котька спрыгнула с барьера, дали полный свет. Мое платье с длинной, шуршащей юбкой было незнакомо для Котьки. Ей захотелось дотронуться до него лапой. И вот, играя юбкой, она задевает когтями за мою ногу. От волнения боли я не чувствую. Номер идет своим чередом. Котька крутит пируэт, затем садится на столик, потом берет у меня из рук мясо и, поднимаясь на задние лапы, обхватывает передними мои плечи.

- Молодец, Котька! Молодец! Рысь точно выполняет свои трюки: спрыгивает со столика, снова делает пируэт. Мне нужно подняться, но я чувствую режущую боль в ногах. На ковре кровь. Это значит: немедленно нужно взять себя в руки, чтобы Котька не заметила во мне перемены.

И вот номер окончен. Котька снисходительно принимает аплодисменты: она к ним привыкла (на репетициях я всех, кто ни проходил мимо, просила аплодировать). На арену полетели цветы. Цветов Котька никогда не видела. От брошенных нам букетов она пятится и цепочкой, которую я крепко держу, увлекает меня за занавес.

Потом меня отвезли в больницу, а о бедной Котьке, которая вовсе не была виновата в том, что, увидев новое для нее платье, решила поиграть с ним, все забыли.

О ней вспомнили лишь дня через два, когда мне стало легче. Из дирекции цирка пришли со мной советоваться, что делать с рысью. Переправить ли ее в зверинец или сдать на шкурку в краеведческий музей? Оставлять для работы животное, увидевшее кровь, опасно.

Я смотрела на пришедших ко мне людей и удивлялась. Неужели им не понятно, что Котька - год моей жизни, мое детище, с которым мне расстаться невозможно? Я не ответила им.