Корабли возвращаются в гавань

— Когда жрать будете?— кричит озверевший кок.— Все перепарил, черти!— И сваливается к себе в камбуз, оскальзываясь на рыбьей чешуе.

«Напор» тяжело пашет море. В дымчатом небе загораются полярные звезды. Они виснут на мачтах, путаясь с траловыми огнями. Север опять возвращается с полюса, обмораживает лицо, стеклит палубу. В двадцать ноль-ноль спускают кормовой флаг. Команда усаживается обедать. Рулевой, осторожнее: льды!

Вахтенный пишет в судовой журнал: «Ветер зюйд-вест, четыре балла. Лед. Проведено пять тралений. На борту 800 центнеров. Идем к рефрижератору «Орель» на сдачу». Вахтенному двадцать с небольшим, ему хочется приписать, что сегодня была настоящая весна. Но это уже не полагается.

Через несколько дней Н. С. Хрущев поздравил команду сейнера «Напор» с выполнением годового плана.

БЫЛА НОЧЬ, редкая даже для этих широт. Осенью хорошие дни в Бристольском и Олюторском заливах — вообще исключение, исключение они и у охотоморских берегов. Судовые журналы пестрят записями: «Норд-ост 8— 9, норд-вест 10— 11». И, надо сказать, рыбаки приспособились ловить рыбу в штормы.

А вот и та сентябрьская ночь. Норд-ост 12— это ураган. Из таких ночей возвращаются не все. А те, кто возвращается, во многом заново узнают друг друга.

«Подолец», молодежный траулер Вячеслава Адамова, ловил сельдь до девятого балла. Рыба испуганными комками забивала ячеистый капрон. Сети тонули от тяжести. «Сететряска» билась, как в лихорадке. Рыбу сливали прямо в трюм: с палубы все слизывалось начисто. Да и стоять уже не было возможности. Ребята от качки валились в сети, обивали колени и ладони.

Когда же горизонт принял скользкий отсвет ртути, сети подняли на борт, задраили люки и приготовились штормовать.

На «Подольце» был уже изрядный груз сельди. Судно сидело глубоко. Первыми же ураганными порывами порвало оснастку, лопнул на шлюпках брезент. Ванты стонали под тяжестью мачт. Волны шли такой чудовищной высоты, что трещали стекла в рубке. Все предметы на «Подольце» покинули свои места: лево на борт, право на борт. Леня Солодкин, старпом, припомнил весьма кстати, что в такую же ночь их «Оржицу» выкинуло на камни и замерзнуть бы им среди снега и непролазного бамбука, если б не пограничники...

Ближе к рассвету раздался страшный удар, от которого рулевой отлетел в комнату штурманов. Матросы, сидевшие в кормовой кают-компании, говорили потом, что было такое ощущение, будто «Подолец» разломился пополам и шествует в гости к Нептуну. Некоторые салажата изрядно перетрусили и кинулись задраивать иллюминаторы. В тот же момент сыграли аврал — всех наверх. Наверх — значит на палубу. Ого, палуба еще есть? Палуба — это наковальня, по которой гвоздит волна весом в десятки тонн. Палуба — это разогнанные качели, ведь креномер показывает шестьдесят пять градусов. Мачты касаются воды, и, того гляди, киль окажется выше рубки. Аврал в такое время — знак смертельной опасности для судна.

Запасной якорь, сорванный волной с носа, перемахнул через брашпиль и устремился к рубке, круша все на своем пути. Палуба лоснилась жутковатой чистотой. Волнами с нее было сдернуто, содрано, слизано все, что не держалось железной силой клепки или болта. А человеческие руки из сухожилий и костей, могли они удержать? Якорь под руководством капитана поймали и водрузили на место. Значит, человеческие руки могли. Это факт, хотя и не объяснимый с физической точки зрения.

Путешествие якоря дорого обошлось «Подольцу». Но это обнаружили уже днем, когда чуть-чуть посветлело.

В ту ночь по всему океану неслось: «SOS, SOS, SOS!» Рыбацкие шхуны, баржи, транспорты под разными флагами сами выбрасывались на берег. Некоторые разбивались при этом в щепки. Ведь и в наш электронный век гибнут в море моряки! В ту ночь сейнер «Осиновец» выбросило на второй ярус рифов. А «Гладиатор» и «Память Азова» сели брюхом на песок. Песком забило машины, погас свет. Вокруг ревело небо и море. Все раздиралось в мелкие клочья, и волны по громадности напоминали цунами.

Флагманский капитан сверлил тьму дрелью морзянки:

— «Отлив», «Отлив», почему молчите? «Ньютон», как с локатором?

Только флагману в ту ночь разрешалось тревожить эфир, распахнутый настежь для сбивчивого шепота: «Спасите наши души!»

Откуда-то из урагана откликнулся «Ньютон»: «Стою на якоре из сельдей!» У него затонули перед бурей сети, и траулер до поры до времени держался за них. Об этой ночи потом рассказывал Петр Давший, второй помощник с «Ньютона», большой, улыбчатый, как его Одесса, в скрипучей кожаной куртке. Шутник, балагур, будущий летописец моря. А в ту ночь головой в подушку, ногами в переборку изо всех сил. И каюта, вообразившая себя бочкой, сброшенной с Эвереста, вколачивает в голову ритм:

..Без карты синь океанской волны, Работ непочатый край. И тысяча миль лежит до земли, А земля — это, братцы, рай...

И пусть «Ньютону» зверски не повезло с ремонтом, они возвратятся из Олюторки с честью. На мокром от дождей волноломе их будут встречать ребятишки из четвертой подшефной школы... Что ж им подарить по возвращении? Книги, шахматы, «конструкторы»? Это горячо обсуждается в кубрике, хотя вокруг ревет океан и до возвращения еще далеко, очень далеко... «Конфет накупить вот такую гору!»— требовал Абашев. Он человек темпераментный. В прошлом году, например, подняли трал с богатым уловом. И надо же — сбоку большая дыра, рыба так и течет. То ли рыба какая-то хватанула, то ли задело за борт. Но поднять трал нельзя: нужно вылить улов. И не успели глазом моргнуть, как Абашев схватил капроновую нить — И бух за борт. Сел на кутец и зашивает дыру. Капитан ему с борта высказал все, что думает о нем и его родне. Но Абашев свое дело доделал. Потом спиртом его растирали: все-таки лед еще в море был.

Много спорили о поступке Абашева: стоит ли из-за рыбы рисковать жизнью? А иногда ведь действительно надо рисковать: на карту ставятся двадцать четыре жизни, двадцать четыре, как одна.