- А видите ли, как это случилось.

Отец - то его в тюрьме сидел года полтора за растрату казенных денег, и в его время мы все достатки свои и проели. Мало их было, достатков - то. И к тому времени, как выйти отцу из тюрьмы, я уже печку - то хреном топила. Подарил мне огородник один воз негодного хрена - я его высушила, да пополам с кизяками и жгу. Угарно. И от варева - запах. Колюшка учился в ту пору. Бойкий он был... и домовитый. Идет бывало из училища - щепку, полено где увидит, сейчас подмышку его и домой. Да... Весна была, таяло уж, а сапожишки - то у него еще валяные были. Бывало, намокнут... Снимет он их, а ножонки - то красные. В эту самую пору отца из тюрьмы выпустили и привезли на извозчике домой. Паралич его разбил в тюрьме - то. Лежит это он, улыбается таково кисло, а я стою над ним и думаю: чем я его - то еще, погубителя моего, кормить буду? Так бы в лужу на улицу и вышвырнула. А Колюша - то смотрит и плачет. Побледнел весь, смотрит на отца, а по щекам - то слезы - крупные - крупные - так и бегут. «Мамочка, говорит, что это он?» «Дожил», говорю... Да. И пошло с этого дня. И пошло - с. Мечусь я как угорелая, а больше двадцати копеек, да и то в счастливый день, достать не могу... Смерть моя... Хоть руки на себя наложить. А Колюша - то смотрит... и такой темный становится... Как - то не стерпела я... «Окаянная жизнь, говорю. Издохнуть бы... А то помирали бы хоть вы который...» Это на них я, на отца - то с Колющей... Отец - то кивает головой: я, дескать, скоро помру, не ругайся, потерпи. А Колюша... посмотрел на меня, да и ушел из дому - то. После опомнилась я... ну, опоздала уж. Опоздала, да. Потому что часу, сударь вы мой, не прошло с той поры, мак он, Колюша - то, ушел, - является полицейский на извозчике. «Вы госпожа Шишенина?» Я уж сразу почуяла несчастье... «Пожалуйте, говорит, в больницу - сына вашего, говорит, лошади купца Анохина зашибли...» Поехала я в больницу. На пролетке - то точно на раскаленных гвоздях сижу. Думаю про себя, окаянная ты женщина, анафема! Приехали. Лежит он, Колюша - то, обвязанный весь. Улыбается... и слезы у него из глаз текут... Тихонько так шепчет мне: «Мамочка, простите! Деньги у околоточного».

«Какие, говорю, Колюша, деньги, бог с тобой?!» - «А те, говорит, деньги, которые публика мне набросала и Анохин дал...» - «За что?» - «А вот, говорит, на это...» и застонал он, тихонько так. Глазки - то большие у него. Я говорю: «Колюшенька, да как же ты это, батюшка, не видел?..» А он, - сударь вы мой, ясно таково и говорит мне: «И видел я ее... коляску... да... мне не хотелось уйти - то. Я думал - коли раздавят - денег дадут... И доля...» Вот... так он сказал..... Поняла я, уразумела его, ангела, но поздно. Поутру он и скончался... В памяти скончался. Говорил все: «Мамочка, тупите, говорит, папе того - то и того - то, и себе, говорит, купите...» Денег, дескать, много. Денег действительно - сорок семь рублей было. Ходила я было к Анохину, но он дал пятишницу и ругается. Мальчишка, говорит, - все это видели - сам под лошадей бросился, а ты ходишь клянчишь?

Я уж и не пошла больше. Вот как все это случилось, сударь вы мой...

Она замолчала, такая же равнодушная и сухая, как и до своего рассказа.

На кладбище было тихо и пустынно; кресты, чахлые дерева между ними, холмики земли и равнодушная женщина, сидевшая в скорбной позе на одном из них, - все напоминало о горе людей и смерти.

А безоблачное небо было ясно и изливало сухой зной.

Я достал из кармана сколько - то денег и протянул их этой еще при жизни омертвевшей от несчастий женщине...

Она кивнула головой и странно медленно сказала мне:

- Не беспокойте себя, сударь мой, у меня на сегодня хватит... Мне ведь немного надо, одна я... теперь уж. Один человек на свете... И глубоко вздохнув, она снова плотно сжала свои тонкие, искривленные скорбью губы.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.