Я с облегчением вздохнул.
В последний раз с болью я взглянул на Вегу, снова погладил ее неподвижное лицо, закрыл ее прекрасные глаза. Я навсегда уносил с собой ее образ, как уносил и эти проведенные здесь двадцать лет жизни. Вега открыла для меня любовь, а через нее — сущность мира и людей, я любил ее и навсегда уносил с собой — чтобы отомстить за нее, за нас за всех...
Мы были на свободе.
В лесу чернели высокие и прямые деревья, я впервые видел их. Где-то совсем рядом журчала вода. Ночь наполнялась ее шепотом и криками птиц. Было страшно и прекрасно. Воздух, очень свежий и пропитанный незнакомыми ночными запахами, пьянил нас. Луна, как апельсин, висела в этом хрустальном воздухе. Дрожали яркие, высокие, настоящие звезды.
Впервые в жизни мы протянули друг другу руки и крепко обнялись.
— А теперь нам надо разыскать Кобруса.
— Кто этот Кобрус? — спросил мой товарищ. — Микробиолог?
Я должен был ему все рассказать. Я рассказывал долго и обстоятельно, показывая записки Зибеля и портрет Елены Зибель. Я начал с той минуты, когда я пошел за доктором Зибелем, а он не оглянулся; закончил — мгновением, когда клонинг положил мне руку на плечо, назвал меня своим другом и предложил помощь. Теперь мы должны как можно скорее помочь остальным. Девяносто третий остался, чтобы тщательно подготовить бунт и наблюдать за Хензегом и Папанелли. «Центр» знал свое дело, разделял и властвовал, и устранял неугодных. А спокойное человечество ни о чем не подозревало. Не хотело подозревать.
Мы должны были его потрясти.
Мы долго брели куда-то, долго разговаривали и, наконец, вышли к реке. Остановившись, снова пожали друг другу руки и пожелали скорейшей встречи у Кобруса. клонинг двинулся вниз по течению. Я долго смотрел ему вслед, в лунном свете его фигура казалась беззащитной и нереальной.
— Постой! — крикнул я. — Твое имя Рихард.
— Рихард, — повторил он и растворился во мраке. Я направился вверх по течению. Мне хотелось
дождаться рассвета, чтобы скрыться где-нибудь и спокойно изучить записки Зибеля, которые не давали мне покоя. Только после этого я отправлюсь на поиски людей. Один из нас придет первым. Мы не имели права опаздывать.
Меня зовут Зибель. Мне пятьдесят два года. Я многое пережил, многого достиг, но никогда не был счастлив. Я женат. Люблю Елену. Все еще люблю ее, но она смертельно больна и скоро умрет. У меня были дети, двое сыновей, оба погибли во время тех страшных бомбежек. Потом они снова у меня были, но Елена... что сделала с ними Елена? Я не могу сердиться на нее, ведь прошло уже столько лет, и сейчас мне кажется, что она была права. Но не бывает объективной правоты, для каждого правота своя. В один-единственный миг я потерял покой. До этого я никогда не задумывался, уверенный в себе. А в тот миг я потерял и смелость. Этого никто не понял, даже Елена. Она продолжает, молчать. Смотрит на меня пустыми, отсутствующими глазами. Не может простить мне истории с детьми. Сейчас, на пороге смерти, она должна меня простить. Должна простить.
Я жду и буду ждать до конца.
Я начал свою жизнь с убийства людей. Они были нашими врагами, и я гордился собой. Я убивал спокойно, хладнокровно, научно. Выдумывал тысячи способов. Мне это удавалось, и все признавали меня гениальным. А закончу я свою жизнь, создавая людей. Уже не так спокойно, с какой-то тревогой. И это опять мне удается. Но теперь никто не считает меня гениальным. И Елена продолжает смотреть мимо меня пустыми, отсутствующими глазами.
У Елены удивительная способность разговаривать, когда она одна. Повернув красивое лицо к стене, она смотрит на наших сыновей и тихонько шевелит губами. Слов не слышно. Она не в себе? Сумасшедшая? Для нее они навсегда остались пятилетними, родившимися с разницей в час близнецами, которых я с трудом научился различать. С тех пор она, как лунатик, бродит по комнатам. На меня не смотрит, я знаю, что она меня ненавидит, и удивляюсь, почему до сих пор она меня не бросила. Но не смею спросить ее. Смотрю, как она разговаривает с нашими мальчиками, а мне уже пора идти, я опаздываю.
— Елена, я ухожу!
Она даже не поворачивает головы, как будто не слышит. И это может продолжаться бесконечно, она не обернется, даже если меня поведут на расстрел. Я подхожу к ней, слегка касаюсь ее плеча, плечо вздрагивает, тихонько целую ее в щеку, и щека вздрагивает под моими губами, Елена передергивает плечами, старательно вытирает след моего поцелуя и продолжает молчаливый разговор с мальчиками на фотографии. Мне хочется сорвать эту фотографию, изодрать ее в клочья и кричать, что мертвые навсегда останутся мертвыми, а мы должны жить, что это я сделал ради нее, ведь тогда ее тоска сводила меня с ума, но я знаю, что и сейчас она не поймет, не хочет понять...
Все сгорело. Дотла.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.