Юмористические рассказы известного советского писателя Аркадия Бухова (1889 - 1944) хорошо знакомы современному читателю. За последние годы вышли из печати сборники его произведений «Жуки на булавках». «Рассказы и пародии» и др. Журнал «Смена» не раз обращался к творчеству Аркадия Бухова, печатая его веселые рассказы. Мы предлагаем вниманию наших читателей одно из малоизвестных его юмористических эссе.

Письмо к самому себе

Холод почему - то называют собачьим. Это глубокая ошибка; собака - умное, спокойное животное, и она никогда бы не додумалась до жизни среди обледенелых камней, под ветром и ледяными сосульками. Даже птицы умнее нас. У них нет особняков, нет вилл в Ницце, но, когда наступают холода, всякая сознательная птица, хитро улыбнувшись, перелетает в теплое место.

Приват - доцент, имя которого мелькает в списках выдающихся ученых, растирает уши, побелевшие, как известка, писатель, стяжавший мировую славу, стучит ногами от холода, а бесхитростная птица, у которой нет даже уменьшительного имени, греется в тепле.

Разве можно уважать нас, северян? Где - то - необозримые пространства, пустые, с горячим воздухом от ослепляющего глаза солнца, с сочной, ароматной травой, сладкими плодами на кряжистых деревьях, а мы живем в снегу, морозим тело и душу и очень довольны.

Даже еще смеемся над эскимосами, которым холоднее.

- Почему я не поехал в Африку, жил бы я в тепле, сердце пропиталось бы солнцем, и хоть раз в жизни какой - нибудь особенно теплый вечер выжал бы у меня самую лучшую в мире фразу:

- Ах, как хорошо!...

Мне было холодно. С этим физическим мироощущением я вырос и, наверное, умру. Восемь учебных сезонов я ходил в гимназию и из гимназии, заботливо поправляя красными, окостеневшими лапами колючий башлык.

Черные, загорелые африканцы! Чем я хуже вас? Если у вас здоровые легкие, крепкая грудная клетка, то ведь у меня аттестат зрелости с хорошей большой печатью педагогического совета и собственноручными подписями двух действительных статских.

Джао Ли - Нга, бедный китаец, убежавший от своих родителей в Корею, приходил каждый вечер домой, ложился на пороге, подставляя свой желтый живот под теплое заходящее солнце, и отдыхал.

Он знал два слова по - английски, умел считать до трехсот двадцати и умел громко ругаться по - маньчжурски. Больше ничего. У меня был большой запас знаний в его годы. Мне дали очень изящную серебряную медаль за то, что на полутораста страницах убористым почерком рассказал о том, как какой - то вымерший народец судил своих рабов и какие у него были монеты.

Меня звали на «вы» и предвещали большую карьеру с собственной кафедрой и собственным же малокровием и заработанным параличом.

Но я отдыхал иначе. Я приходил в узенькую комнату и начинал отдирать отовсюду предметы первой необходимости. Я отдирал старые кожаные туфли от пола, отдирал колбасу, примерзшую к подоконнику, помогал собственным трудовым дыханием оттаивать каменной булке. После наскоро организованной переправы нескольких обледенелых предметов в желудок я ложился и старался укрыться всем, что только имело больше фунта веса. Сколько раз меня пытал соблазн укрыться и энциклопедическим словарем, чтобы только не было незащищенных мест от холода.

А утром я выходил. Джао Ли - Нга защищала от всего природа. Могучая, властная и добрая. Меня самого защищало от нее легкое и ненадежное пальто, уже исполнявшее эту работу до меня, еще на двоих таких же, как я. Где же могла подержанная двадцатирублевая вещь бороться со стихией? Она уступала, капитулировала через первые же десять минут, а я бежал, утешая себя тем, что я быстрее трамвая. Это называлось: усилием свободной воли поливать торжествующую технику большого города.

Тем более, что торжествующая техника стоила за конец пять копеек, а их не было...

И вот рядом с тяжелой хорошей шубой висит другая. Из шкафа с пренебрежением к собственному достоинству вылез и висит рукав теплой фуфайки. Домашние туфли оторочены мехом, на стене висит хмурый, точно лабораторный сторож в очках, градусник, и каждое утро краснолицый дворник с громким стуком сбрасывает на кухонный пол большую вязанку дров.

Но я не могу одеть улицу, двор и небо в мою дюжину вязаных рубашек и фуфаек. Холод подстережет на улице. Он залезет снизу и начнет мазать мокрой кистью по ногам, по пояснице, по спине. Он запустит костлявую руну через воротничок и начнет швыряться во всем организме. Я отдал бы ему тело:

- На, ешь, гадина...

Но он пролезает в душу. Он становится поперек нее, как кусок сухого торта поперек горла. Как голодный зверь, холод набрасывается на всю пищу, которую сейчас переваривает мозг и сердце, сжирает ее и крошит каждую мысль.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.