Хочу вас всех увидеть

— Им завлекать вашего брата надо, а мне не надо.

— Ну-у, – Чугай огорчился, – всем надо. Давай я тебе бигуди подарю.

— Подари, – отвечала Ангелина, – только ведь не подаришь. И не только мне. Никому не подаришь.

— Это почему? – Чугай не понимал. – Жадный, что ли?

— Кто дарит, – отвечала Ангелина, – тот берет и дарит. О чем тут разговоры разводить?

Когда Ангелина уснула на плече у Платона, я увидела взгляд, брошенный на нее Чугаем. Он взглянул на нее пристально, сведя брови, и было в том взгляде что-то похожее на страдание: что ж ты такая некрасивая?..

Мы уезжали утром и вечером уже были в Тарабихе. В станционном ресторане на сдвинутых столах дымились тарелки с борщом. Мы вошли в этот зал в состоянии легкой невесомости. Мужчина из райкома партии произнес приветствие, фотокорреспондент районной газеты, перебегая с места на место, увековечил прибытие отряда. У меня до сих пор хранится одна из фотографий: на фоне переходящего Красного знамени транспортного общепита наши молодые, словно подставленные ветру лица.

Уже стемнело, когда крытый фанерой грузовик помчал нас из райцентра в совхоз «Рабочее поле». Дно кузова было выстлано березовыми ветками. У кабины на запасном колесе сидел директор совхоза Суров и на все наши вопросы с улыбочкой отвечал: «Утрясем». Это был замечательный ответ. «Где будем жить?» «Утрясем». «Какая работа?» «Утрясем». Даже на вопрос, не к дождю ли заволокло тучами небо, директор ответил: «Утрясется».

Впереди нашего грузовика бежал «газик». В нем ехали представитель райкома, редактор газеты «Заря» Матушкина и фотокорреспондент. Несколько раз «газик» останавливался, редактор Матушкина подходила к нашему грузовику, откидывала задний борт и внимательно оглядывала нас, словно пересчитывала.

– Как самочувствие? – звучал ее озабоченный голос. – Может быть, кому-нибудь куда-нибудь надо?

Потом мне в жизни еще не раз доводилось бывать в составах разных делегаций, и я вспоминала этот крытый фанерой грузовик и лицо Матушкиной, устремленное к нам с заботой и любовью. Есть особая защищенность у путешествующего коллектива – взрослый человек начинает себя чувствовать, как дитя в люльке: его везут, привозят, кормят, поселяют, и начинает казаться, что ноги уже неспособны на самостоятельные шаги, а в душе ни по какому поводу, никогда не родится тревога.

На центральной усадьбе совхоза в нашу честь горели гирлянды огней, среди лозунгов, приветствующих целинников, был один первомайский: «Труд, Мир, Май». Наш пахнущий березовым листом отряд прямо из кузова попал в объятия радости, любви и ликования, и, казалось, конца этому празднику не будет. Все дышало заботой, даже полевые цветы, которые нам вручали, были в кувшинах и в банках с водой.

Была середина июня. Посевная давно закончилась, в совхозе шла выборочная косьба трав. На митинге, который проходил в школьном зале, о сенокосе говорили возвышенно, называли его первым трудовым крещением новоселов. И виновники торжества отвечали достойно:

– Мы приехали к вам не в гости. Мы приехали навсегда. С сегодняшнего вечера совхозная целина – наша судьба...

Только поздно вечером, когда нас разделили – парней отправили в общежитие механизаторов, а девчат – в дома рабочих совхоза, – сгорбленная старушка баба Маня остудила мою разгоряченную голову. К ней определили на постой меня и Ангелину. В доме было две комнаты: кухня и, как баба Маня называла, зала. В зале стояла высокая нарядная кровать с пирамидой подушек чуть ли не до потолка.

– К такой кровати лестницу приставлять надо, чтобы залезть, – пошутила я.

Хозяйка удивилась:

– Кто же на кровати летом спит? Сейчас сенники внесу, окна открою. Пол чистый. На полах у нас летом спят. Зимой же другое дело. Только до зимы дело не дойдет, к зиме вы уже все дома будете.

Сказала спокойно, убежденно, без желания спорить и уличать приехавших в чем-либо.

Я не уснула в ту ночь, все думала, как-то сложатся у отряда дела. Впервые увидела, как приходит рассвет, как синеют стекла окон, потом голубеют. На широких ступеньках крыльца спала кошка. Открыла глаз, потом второй и пошла провожать меня до калитки. А я двинулась по немощеной, разбитой колесами дороге в центр села. Оно уже просыпалось. Из дворов неохотно, словно надеясь, что их покличут назад, выходили коровы. Старик пастух в расстегнутом ватнике волочил кнутовище, безучастно глядя, как собирается на дороге его войско. Солнце еще только поднималось, но жара уже схватила приземистые строения и деревья с кривыми стволами и бурой пыльной листвой. Баба Маня права, не задержатся здесь новоселы. Жить в этой унылой, опаленной жарой местности мог только тот, кто здесь родился, кто не привык к лесам, рекам, к настоящим домам с террасами и кустами сирени в палисадниках.