Дом.
Врытый в песок возле дома стол с налипшей рыбьей чешуей, лавки, кострище и огромный черный котел, в котором варят уху на бригаду.
Ветер сегодня с берега, море ледяное и синее. Ветер зализал его и сделал гладким, как лед. Песчаное гофрированное дно чисто и упруго. Синева так густа, что чайки кажутся на ее фоне ослепительными, снежными. Это не море, это рекламный плакат моря. Меловая глянцевая бумага, липнущий лак обложки. Солнце, песок. Загорелый красивый мальчик, который стоит по колено в воде и ловит руками рыбу.
Длинная рыба-игла ходит по самому дну. Лека ждет, склонясь к прозрачной воде. Рыба черная и длинная, как ужонок. Она трется о песок, выдавливая икру. Хоп — одно быстрое движение, и вот уже Лека протягивает мне рыбу в кулаке.
Как она вьется, как мечется! Теперь она серебристо-серая, с длинной красивой головой, суженной, словно лезвие, тонкая, изящная красавица рыба. Глаза и движения ее безумны, длинную пасть сводит судорога. Она дрожит и бьется в захватившем ее поперек тела кулаке. Никогда не ведомый жар опалил до крови ее жабры, две гигантских чудовищно круглых головы с огромными глазами склонились над нею, как две смерти. Она выхвачена в чужой, невыносимый мир, слишком яркий, жгучий, слишком насыщенный тем самым кислородом, которым и она дышит, но в страшной, смертельной дозе. Море, море, ее холодное море! Сохнет и хрустит ее чешуя, костенеют плавники, жар выдавливает из орбит глаза, и каждый нерв поражен страхом...
— Лека, пусти ее!
— Она тебе не нужна?
— Нет, зачем? — отвечаю я, и Лека, взглянув, быстро бросает рыбу далеко от себя в воду.
Что там с ней теперь? Она мчится неведомо куда, жадно дышит, и еще долго не опомнится, и всю жизнь не забудет эти несколько секунд на солнце...
Лека украшает себя водорослями: накладывает их на голову, на плечи, как эполеты, лепит на грудь, как ордена. Морская трава зелена, прохладна и шелковиста, она пахнет аквариумом. Я тоже делаю себе эполеты, чтобы не обгореть, хотя здесь невозможно спастись от солнца: лучи ломаются о воду, о песок, они пронизывают все вокруг, во всех направлениях, они всепроникающи.
Водоросли сохнут и стягивают кожу. Мы бросаемся с Лекой в ледяную синюю воду и плывем, вода обжигает — так она холодна. Лека в воде длинный и черный, как рыба-игла.
Быть бы таким мальчишкой, жить бы всегда на этой косе, спать в сараюшке, пропахшем вяленой рыбой, уходить с отцом в море, возвращаться, варить уху в черном котле, носить с гордостью на плече рыбацкий шрам — день и ночь на этом ветру, у моря, под этим небом.
Все снова, все сначала...
Не хочу быть таким, как Додон!
Откуда он только взялся, как затесался к нам? У него могучая сутулая спина орангутанга, длинные руки и бритый череп. Ударом кулака он мог бы свалить любого из нас, хотя он, говорят, пенсионер.
С самого утра он в своих черных длинных трусах толчется у котла. Ему не до моря. Он даже не купается. По дороге мы купили мешок раков — в жизни не видел я таких огромных, белых, чистых раков, — и теперь Додон варит их с солью, перцем и лавровым листом. На длинном, тупом его лице сладострастная улыбка, голос его прерывается, когда он говорит о раках, и он сглатывает слюну.
Он не дал денег на вино, когда мы брали вино на всех; он сказал парню, который продал нам раков, что тебя бы, мол, малый, надо посадить за браконьерство; он полез в кусты подсматривать, когда женщины натягивали купальники, и теперь стоит у котла и говорит о них гнусности. Стоит в своих черных трусах, уставясь в котел, и ухмыляется...
Впрочем, ну его к черту! Мне даже говорить о нем не хочется. Противно. У него был с собой мешок, новый и крепкий. Бывают такие большие казенные мешки, с казенными черными печатями. На обратном пути мы обнаружили, что он напихал туда раков. Украл. Когда на какой-то остановке он ушел в кустики, московская студентка Раечка, хоть все и кричали, что это нехорошо и неэтично, размотала мешок, открыла и со слезами стала говорить: «Нет, вы поглядите, поглядите!»
Он нам все испортил, проклятый Додон! Хотелось закричать, оставить его на дороге, вытрясти ему на лысину этих раков. Кто-то резонно сказал, что никакие слова на Додона не подействуют, все это напрасно.
Тогда мы собрали все, что у нас осталось: консервы, сахар, яблоки, раков, — мы собрали все по всем сумкам и запихали Додону в мешок.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.