Мне предстояло пройти под проливным дождем от станции метро до входа в Измайловский парк. «И чего приперся! - ругал я одновременно и себя и настойчивого инструктора шахматного павильона, уговорившего меня дать в это воскресенье сеанс одновременной игры. - Какой может быть сеанс в такой дождина! Ладно, добегу до павильона, отмечусь у инструктора - и обратно домой!» Постояв еще минут пятнадцать под навесом и окончательно убедившись, что надежд на конец дождя нет, я бросился в водную пучину. В мгновение ока промокли легкие туфли, совсем не приспособленные для шлепания по сплошным потокам; за шиворот полились отвратительные холодные струи. Новенький костюм мой пропитался водой и сразу стал узким и коротким. К счастью, от входа до шахматного павильона было недалеко, и вскоре я предстал перед равнодушным и ничуть не удивившимся инструктором.

- Вот и хорошо, что пришли, - только и произнес он, хотя я рассчитывал если не на извинения, то уж, во всяком случае, на соболезнование. Меня искренне удивило, что в павильоне было сравнительно много народу. «Не перевелись еще в столице шахматные любители», - пошутил я сам с собой в стиле Тараса Бульбы, хотя положение мое не располагало к шуткам. То ли у инструктора совесть заговорила, то ли неудобно ему было выпускать в таком виде гроссмейстера «на публику», он притащил откуда-то электрическую печку и посадил меня сушиться. Объявив о том, чтобы прекращали играть легкие партии, инструктор начал готовить мое выступление. Активисты, обычно имеющиеся при шахматных павильонах столичных парков, выстроили из столиков прямоугольное каре; из-за перегородки, на которой висели портрет Чигорина, турнирные таблицы и объявление о моем сеансе, вытащили дополнительную порцию шахмат и раздали моим будущим противникам. Те, сосредоточенные и внутренне собранные, шумно рассаживались за столиками, громыхая тяжелыми фигурками в фанерных ящичках. Я с наслаждением отдыхал перед трехчасовым хождением по кругу. Под навесом дождь был не страшен, хотя и сюда при внезапных порывах ветра долетала водяная пыль. Дождь усилился. Крупные капли пузырили гигантские лужи, бумажная афиша на стене как раз передо мной размокла, отклеилась и вот-вот должна была исчезнуть в потоках. Я пытался было разобрать фамилию артиста, которому предстояло вечером выступать на открытой эстраде, но так и не смог.

- По-годка! - услышал я совсем близко свежий мальчишеский голос. - Занудство!

- Что будем делать? - Вопрос задал уже другой мальчик - с заметно ломающимся голосом. Ответа не последовало.

- Может, в киношку?

- А! Там идет такое...

- А если в город съездить? - высказал предложение третий голос, но тем же вялым и безразличным тоном. Я все еще не оборачивался в сторону соседей и, как поймет дальше читатель, напрасно.

- Что ж, тогда прибьем гроссмейстера? - не то спросил, не то предложил мальчик, начавший весь этот разговор. Этот неожиданный призыв заставил меня вздрогнуть. И снова я не осмелился взглянуть на самоуверенного смельчака. И опять напрасно: испытание моих нервов лишь начиналось.

- Можно, только надоело, - неохотно согласился голос переходного возраста. Я вскипел. Ему надоело «бить гроссмейстеров». Нахал! Ошеломленный такой бесцеремонностью, я сидел, не зная, что предпринять. Высказать им все, что я о них думаю, отчитать за невежливость? А если они действительно сильные шахматисты и не раз уже обыгрывали хороших сеансеров? Узнали они меня или разговаривают, не догадываясь о моем присутствии? - вот что больше всего интересовало меня в этот момент. Чем дольше я размышлял, тем больше склонялся к выводу, что они меня попросту не замечали. Нетрудно было догадаться, что ребята не такие уж новички в шахматах и, конечно, должны были знать в лицо человека, носящего более десяти лет высшее шахматное звание. По какому-то необъяснимому капризу памяти вспомнился мне в тот момент случай, происшедший с покойным Александром Алехиным. «Почему вы предлагаете мне коня вперед? Вы же меня совсем не знаете!» - возмутился партнер Алехина, с которым чемпион мира сел играть первую в жизни легкую партию. Для уравнения шансов он снял с доски собственного коня. «Потому и даю, - спокойно объяснил Алехин, - что я вас не знаю. Если бы я не мог давать вам коня вперед, я бы вас знал». Пока я занимался экскурсом в историю шахмат, разговор сзади меня прекратился. Лишь тогда я решил обернуться, но не увидел этих самоуверенных храбрецов. Правда, через минуту они появились с шахматами в руках. Узнав меня и мгновенно догадавшись, в какое нелепое положение они все попали, самый маленький из троицы ткнул в бок соседа и незаметно кивнул в мою сторону. Тот смутился, хотя вполне возможно, что это мне только показалось. «Ах вы, разбойники! - обругал я мысленно своих юных соперников. - Я вам покажу «прибьем гроссмейстера»! Пусть я проиграю остальные двадцать семь партии, но вам не дам даже ничьей. Обыграю всех троих! А потом еще припомню неосторожный разговор». Я продолжал наблюдать за злополучной троицей. Внешне они вели себя скромно: когда инструктор сказал, что у него нет свободных мест, они сбегали в конец веранды, притащили длинный стол и уселись рядышком на общую скамейку. Моим «кровным врагам» было лет по четырнадцати-пятнадцати. Посредине восседал самый маленький: быстроглазый, черноволосый, он не переставал бросать в мою сторону настороженные взгляды и каждый раз что-то сообщал своему соседу слева - высокому, худому мальчику с соломенно-белыми есенинскими волосами. Спокойнее всех выглядел третий: плечистый и мускулистый, он походил скорее на тяжелоатлета, чем на шахматиста. Впрочем, разве юноши у нас не увлекаются сразу несколькими, резко отличающимися друг от друга видами спорта? Сеанс начался. Через узкий проход, оставленный между столиками, я прошел внутрь каре. Аплодисментов не было: сеанс здесь считали не показательным мероприятием, а серьезным спортивным состязанием. Инструктор даже не объявлял правила сеанса - они были всем известны. Я пробежал взглядом по лицам своих противников, окружавших меня со всех сторон. Знакомых никого, состав самый разношерстный - и по виду и по возрасту. Около большинства играющих лежали бумага и карандаш. Это настораживало: партии обычно записывают шахматисты достаточно высокой квалификации. Первые ходы я, как всегда, сделал быстро: нужно экономить силы и время. Сеанс одновременной игры с тридцатью противниками - занятие крайне утомительное. Представьте себе: крутишься как белка в колесе - по меньшей мере три километра пешего перехода при напряженнейшей умственной работе. Прибавьте к этому полторы тысячи взмахов руки, столько же наклонов корпуса. Нужно быть не только хорошим шахматистом, но и отлично развитым спортсменом. Уже первые ходы тридцати партий дали возможность понять, с кем я играю. Примерно в десяти встречах после дебюта я имел заметное преимущество, что говорило о недостаточно высокой квалификации этих шахматистов. Остальные же мои противники сопротивлялись упорно, но и они особой опасности не представляли. По опыту я знал, что исход сеанса решается к третьему часу игры. Хорошо изучил я и себя: к концу сеанса я заметно устаю от беспрерывного блуждания по кругу и начинаю грубо ошибаться. Поэтому я всегда стараюсь играть быстро и не затягивать партии дольше контрольного для себя срока. Если большинство партии не вызывало тревоги, то дела мои со злополучной мальчишеской тройной явно не нравились. В одной из них - против самого маленького - игралась сицилианская защита, в двух других - староиндийская - как раз те начала, которые меньше всего любят сеансеры. Гроссмейстеру выгодно развернуть решающий бой в самом начале сеанса, пока он еще не устал. Староиндийская же защита и «сицилианка» дают его противникам выгодную возможность максимально затянуть сражение, отнести решающую стычку к самому глубокому миттельшпилю. Короче говоря, мне стало ясно, что троица, решившая меня «прибить», - опытные, закаленные в сеансах хитрецы, учитывающие все особенности и тонкости этого своеобразного сражения одного против многих. Среди юных шахматистов наших дней стало модным коллекционировать «скальпы» гроссмейстеров, точно так же, как другие собирают почтовые марки или старинные монетки. В этом стремлении используются методы дозволенные и недозволенные. К сожалению, эту погоню за очном поддерживают в юнцах и некоторые шахматные педагоги, гоняющиеся за внешними показателями успехов своих подопечных. «Ты не спеши, ни в коем случае не спеши! - поучал перед сеансом один такой вот наставник малолетнего шахматного бойца. - Ты его поводи, гроссмейстера, как рыбку, попавшуюся на крючок. Туда-сюда, еще раз, еще! А когда он устанет и вымотается, тут его и тащи!» Мальчишки решили прежде всего измотать меня, дождаться, когда я устану. Их маневры были медлительны, они ни разу не сделали двух ходов подряд, хотя ответы часто были очевидны и даже вынуждены. Нам некуда спешить, подчеркивали они всем своим поведением. Пожалуйста, идите дальше, гроссмейстер! Чем больше кругов, тем нам будет лучше. Тактика неприятеля ясна, но ведь и я не такой уж простачок! «Вы хитрите, я тоже буду хитрым, - решил я. - Меня-то вы не обманете». Сеанс для меня как бы разделился на две половины: в двадцати семи партиях я делал ходы быстро, а около их досок стоял по нескольку минут, стараясь обдумать все варианты. Тан прошло кругов десять. Ни один из моих противников за это время не сдался. Белка крутилась в своем колесе пока безрезультатно. Внимание мое по-прежнему было приковано к партиям мальчиков. «Выиграть бы эти три, обязательно выиграть!» - с каждым кругом все решительнее поднимал я в себе боевое настроение. Но увы, все мои усилия оставались тщетными: ни в одной из трех партий перевеса добиться не удалось. Даже позиционные факторы, если судить объективно, были предпочтительнее для моих противников. И, что самое главное, я все время был в какой-то тревоге, в ожидании коварного удара, хитроумной выдумки, на которую такие большие мастера эти юные шахматные изобретатели. И вот то, чего я всего больше боялся, случилось, и виновником оказался самый маленький из трех. Когда я подошел к его доске, он выдвинул на центральное поле своего коня. На первый взгляд выпад казался бессмысленным - черные теряли пешку, но что-то в испытующем взгляде мальчугана, в том, как он пытался подавить в себе бившую через край радость, мне не понравилось. Я решил повнимательнее рассмотреть позицию и с ужасом заметил: если я заберу неприятельскую пешку, черные бросятся в стремительную, неотразимую атаку на моего короля. Хитрейшая ловушка! Опершись руками о столик, несколько минут искал я ответа. Однако удовлетворительного хода не было, дела мои выглядели неважно. Исподволь черные овладели стратегическими пунктами доски - их фигуры заняли важные ключевые позиции на самых подходах к лагерю моего короля. «Плохо дело, - покачал я головой. - Спасения нет». Я стоял, забыв про сеанс, про остальные доски. Но нужно продолжать борьбу, н без того уже мое выступление становится смешным. Гроссмейстер не обращает внимания на двадцать семь партии и играет всего три. Отыскав ход, на мой взгляд, лучше всего сдерживающий натиск неприятельских сил, я передвинул вперед свою пешку, отошел к соседней доске, но продолжал незаметно следить за действиями своего маленького противника. Черноволосый мальчин, заметив, что теперь он жертвой ферзя имеет возможность объявить мне мат в несколько ходов, не выдержал и заерзал на месте. Толинув в бок соседа, он показал ему на клеточку «аш-два». На это поле мог пойти черный ферзь, после чего поражение белых становилось неизбежным. Я издалека подсчитал несложные варианты и лишь тяжело вздохнул. Торжество мальчика было обоснованным. И тут страшное негодование овладело мной. «Нет, нужно с этим кончать, - возмущался я, автоматически делая ходы на других досках. - Пора запретить шахматистам выше второго разряда играть в сеансах против гроссмейстеров. Получается какое-то избиение - разве с ними справишься!» Вспомнился рассказ моего коллеги - ленинградского гроссмейстера Александра Толу-ша. Один рыжеволосый мальчик буквально преследовал его по всем паркам. «Как ни приду, вижу среди играющих рыжую головку, значит, ноль обеспечен! Я хотел уже идти в пионерскую организацию жаловаться на него». «Ну, хорошо, запретишь, - рассуждал я далее. - Но как определить их истинную квалификацию? Они же растут не по дням, а по часам. Как грибы! Пока ему оформляют третий разряд, он уже вырос до второго. А скольких видел я малышей-третьеразрядников, успешно сражающихся с кандидатами в мастера! Ладно, это все проблемы будущего, но нужно что-то и сейчас предпринять! - вернулся я к сегодняшнему выступлению. - Хорош ты будешь: проиграешь всем троим, а там, глядишь, еще кому-нибудь. Ничего себе сеансик!» Я прошел еще один круг, потом еще. Чернявый мальчик отдал-таки своего ферзя. Мне удалось, правда, найти защиту от немедленного мата, но какой ценой! Теперь у меня не хватало коня, и я продолжал вести борьбу лишь для видимости. «Так дальше не пойдет!» - решил я после того, как в другой партии просмотрел элементарную вилку и остался без слона, а в третьей потерял две пешки. И тут опыт подсказал единственно возможный выход.... Однажды в Москву приехал англичанин Роберт Вейд. Не послушавшись предупреждений экс-чемпиона мира Макса Эйве, рекомендовавшего своим западным коллегам ни в коем случае не давать сеансов советским школьникам, Вейд выступил в Московском Дворце пионеров. Результат был плачевен: Вейд играл тридцать партий более восьми часов, свел десять партий вничью и... ни одной не выиграл! Через несколько лет я приехал в Лондон.

- Я хотел бы предложить вам дать сеанс против лондонских школьников, - с безразличным видом предложил мне английский мастер.

- Это что - ваши пионеры, мистер Вейд? - спросил я своего английского коллегу.

- Ну нет, что вы, - поспешил разуверить меня Вейд. Я начал играть против двадцати пяти английских мальчиков. Уже первые круги убедили меня в том, что если мне и не грозит повторение вейдовского результата, то что-то близкое к этому вполне может случиться. Я уже предвидел торжество Вейда, неотступно следившего за ходом борьбы. Сеанс мог закончиться весьма печально, если бы я в решающий момент не стал предлагать своим противникам ничьи. Многие из моих предложений были охотно приняты. Видимо, английские школьники считали для себя почетным сделать ничью с советским гроссмейстером. Известно, что трудность сеанса увеличивается с ростом числа досок в геометрической прогрессии. На тридцати досках в четыре раза труднее играть, чем на пятнадцати. Когда число партнеров сократилось, играть стало легче, и я без особого труда расправился с остальными шахматистами. точно так же поступил я в нынешнем сеансе. Это сразу облегчило игру, я стал реже ошибаться и вскоре расправился с тремя противниками, чьи позиции давно уже были безнадежными. Но и тогда дела мои против злополучной троицы улучшились ненамного: малышу я был вынужден сдать партию, против двух других также «стоял» неважно. «Тяжелоатлет» методично наступал пешками на позицию моего короля, а худенький мальчик получил сильную проходную пешку на ферзевом фланге и сковал ею все мои фигуры. Я теперь играл сильнее, но и ответы моих неприятелей были также на высоте. Я подозревал, что в поиски лучших ходов подключился черноволосый малыш, освободившийся от забот о собственной партии. Моя попытка наказать самоуверенных юношей провалилась, и это заметно испортило мне настроение. «Чего ты расстраиваешься? - спросил я себя. - Чего хочешь добиться? Разве ты в свое время не играл точно так же в сеансах против выдающихся шахматистов мира, разве не ставил своей целью -обязательно «прибить гроссмейстера»? Говоришь, был вежливее тогда, выдержаннее? А может, это тебе сейчас так кажется?»... Величественный и импозантный появился Хосе Рауль Капабланна-и-Граупера в зале Дома печати в Москве.

- Вы знаете: против вас играет очень сильный состав, - предупредили маэстро организаторы.

- Чем сильнее состав, тем интереснее играть, - самоуверенно заявил гроссмейстер.

- И как долго вы собираетесь играть против тридцати перворазрядников? - допытывались корреспонденты.

- Часа три, - пообещал гениальный кубинец, по праву считавшийся лучшим сеансером мира. Боже мой, что сделали с Капабланкой московские перворазрядники! Ты ведь тоже был тогда среди них и одним из первых торжествовал победу. Взмокший, потерянный ходил Капабланка от столика к столику, где теряя фигуру, где получая мат. Исчезли его величавость, плавные, уверенные движения тонких пальцев. Только семеро москвичей сдались, зато четырнадцать повергли ниц непобедимейшего из чемпионов. Разве из тех, кто играл против Капабланки, не выросли гроссмейстеры, сильнейшие мастера? Разве не помнит мир, что Михаил Ботвинник свою карьеру начал именно с победы в сеансе над Капабланкой! Так чего же ты расстраиваешься? Ведь это сидит твоя смена, талантливая и пусть немного больше, чем нужно, самоуверенная. Когда-нибудь ты с гордостью будешь говорить, что теперешний чемпион играл в твоем сеансе. Радостнее, веселее встречай будущее шахмат! Окончательно успокоенный, отбивал я наступление пешек «тяжелоатлета», без злости встречал каждое продвижение проходной худенького мальчика. С такими противниками можно сражаться только один на один. И главное, думать, думать, быть внимательным. В сеансе это сделать невозможно. Стоит ли говорить, что одну за другой я вскоре сдал обе партии. К счастью, поражений больше не было. Когда я сделал последний ход в последней партии, в парке было совсем темно. Дождь все так же хлестал. Меня окружили шахматисты, засыпали обычными вопросами: где, по-вашему. я ошибся, мог ли я сыграть лучше?.. Инструктор собирал шахматы, он обещал проводить меня до метро, прикрыв чьим-то плащом. Я взглянул на победивших меня мальчиков... Они уже сдали доски и фигуры и сидели снова вялые, чем-то недовольные. «Прибили гроссмейстера...» А что делать дальше? Куда пойти? Ну и погодка!

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.