... В Бухаре ляпис - лазурь с давних времен употреблялась как драгоценный камень, в средние века шла на изображение небес в мозаике».

- Бред, бред, - стонал Висковский, разрывая под собой подстилку. - Где я? Где проводник? В путь!

Жар, озноб, лихорадка. Николай перестал верить тому, что видит. Однажды ему почудилось, что вошел кашгарец.

- Ты... наконец ты пришел, - протянул он руку, и в тот момент задергалась кошма, и старик пропал.

Неизвестно, сколько дней и ночей болезнь терзала Висковского, но как - то утром он приподнялся, дополз до двери, глотнул свежего воздуха и почувствовал, что припадок кончился.

Кто - то прошел мимо дверей, и Николаю опять показалось, что это кашгарец. Боясь возобновления лихорадки, он вернулся на место. День он пролежал, закрыв глаза, не давая знать о своем выздоровлении, чтобы ночью уйти из караван - сарая. В Мургабе было много знакомых. Теперь нужно было выждать час. Вечером он спокойно вздремнул и, не успев заснуть, вскочил от прикосновения жесткой руки.

Перед ним на коленях стоял кашгарец. Он прикрыл рукой рот и поманил за собой.

- Пришел, - сдерживая крик радости, схватил кашгарца Висковский. - я верил, старик...

В развалинах хижины Мертвой горы

Из запмсей путешествия Николаи Висковского

«... Страха смерти я не чувствую, но гибель грозит нам каждую секунду. В развалинах заброшенной пастушьей хижины остановились мы, перевалив Мертвую гору. В хижине я один, кашгарец за каменной оградой накрывает лошадей кошмами, но вряд ли они вынесут этот жуткий буран.

В первый день, покинув Мургаб, мы поехали к селению Ак - Байтал. На ночлеге вернувшиеся с гор кочевники - киргизы заклинали нас остаться. Понятно, мы не послушали их и продолжали путь. На двести километров тянулась снежная пустыня, пока мы не подошли к подножью Мертвой горы. Вершина горы и летом покрыта льдом, теперь же и долина была заметена снегом. Я взглянул на проводника, старик оставался спокоен, и мы начали подъем. В течение пяти дней мы не встречали ни каравана, ни человека. Не пролетали птицы, и на свежевыпавшем снегу я напрасно искал звериные следы.

Мертвая гора. Тишина, облака ползут прямо на нас, и, порой, кажется, они задушат, раздавят нас, эти свинцовые чудища. Поднялась метель, в одно мгновение стало темно, и хотя я кричал, хоть я и знал, что кашгарец едет рядом, но я не мог увидеть его во мгле вьюги, и он не слыхал меня. В темноте в снежной буре мы поднимались по невидимой тропе, и я, не выдержав, свалился с седла.

Страх смерти - я его не испытывал, не потому, что храбр, нет, просто мне стало лучше, когда я упал в снег, и стало как - то спокойней, легче, хотелось уснуть. В ту же минуту, проводник очутился рядом со мной, он поднял меня и повел, держа за кушак. На мою лошадь он накинул аркан. Не знаю, как старик выдерживал испытание, я же часто падал, раскаленный морозный ветер обжигал лицо, душил, и я полз и опять коченел, оставался лежать на снегу, и каждый раз кашгарец молча поднимал меня и вел и вел вперед. Наконец и он упал на снег. Тогда мы ползли, как слепые, плечо к плечу, цепляясь пальцами за лед, впереди карабкались кони, и снег из - под копыт летел нам в лицо.

Высота перевала 15065 футов. Когда мы перевалили Мертвую гору и пошли на спуск, я сел на коня. Старик набросил на меня одеяло. Что за нежность! Я, конечно, сбросил одеяло, но кашгарец невозмутимо спустился вниз, поймал его и опять накрыл меня, не слушая моих протестов. Странный человек! И сейчас я не могу разгадать этого немого старика. В Мургабе он не дал мне повидаться с друзьями и, таинственно озираясь, увел из селения. Он не говорит, но я понимаю каждое его движение и почему - то доверяю.

Метель не унимается, мы нашли старую хижину, и нас заносит снегом. Догорает светильник; не знаю, придется ли еще когда - либо писать дневник. От Мертвой горы в тридцати километрах на восток должны находиться россыпи, но нет пути, нет надежды выбраться отсюда. Пища кончается... Она, можно считать, кончилась, консервы смерзлись. Старик вчера искал кругом помет для костра, рыл снег, но не нашел. Догорает светильник. Некогда жившие здесь пастухи, видно, просыпали муку и от этого, наверное, завелись крысы. Крысы отощали и обнаглели, они лезут на ноги и, когда мы лежим, грызут под головой сумки. Коль в ближайшие дни мы не выйдем отсюда, а, значит, погибнем, пусть передадут мои дневники в памирский обком комсомола, там - все необходимые записи и план пути к месторождениям. Светильник гаснет...»

В темноте снежного бурана еще два дня прожили Висковский и кашгарец в развалинах хижины. Баранье сало кончилось, светильник угас, и Николай не мог продолжать записей. Стонали в ветре кони, путники мучительно голодали, и лишь утром третьего дня стих ветер, прояснилось, появилась слабая надежда продолжать путь. И вдруг у входа хижины показались двое людей. Два изможденных человека стояли в дымном свете утра, они дрожали от холода в изорванных халатах, и прежде чем войти в хижину они сняли с первой лошади вьючное тибетское седло и вынули ножи. Висковский с проводником, не выдавая своего присутствия, спрятались в углу стены и наблюдали. Один из пришедших вспорол ножом седло, выхватил солому, изрезал на куски и сложил горкой на земле. Второй его товарищ, опустился на землю, чиркнул огниво, стараясь зажечь костер. Куски деревянного седла никак не загорались, и двое незнакомцев, оставив тщетные попытки, легли на землю и сразу уснули.

- Странно, - пробормотал про себя Николай, - почему они не вошли сюда. Надо их позвать. Эй, - крикнул он, - идите сюда. Входите.

Незнакомцы оставались лежать на снегу. Тогда Висковский вышел к ним и остановился пораженный. Уснувшие в снегу пришельцы лежали на спине, и Николай с ужасом смотрел на страшные, черные, обезображенные морозом лица. Но что ужасней всего, ему эти лица показались знакомыми, но он не мог припомнить, где он их мог видеть.

- Вставайте, - взволнованно крикнул Николай и стал трясти черных людей, - слышите меня? Вставайте!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.