На нас смотрели заключенные. У каждого «шпиона» в двери по обе стороны коридора виден был прижатый к окошечку глаз.

Это была шпалера из глаз - застывших зрачков, из глаз без людей.

Смотритель, обыскивавший меня, в хорошем настроении. Протягивая руку то к одной двери, то к другой, он воспроизводит указательным пальцем движение нажима на курок.

- Бум, бум! - говорит он. - Красные, одни красные. Завтра все умрут.

Мне почудилось: мы идем через улицу мертвых глаз, и я почувствовал, как мои колени подогнулись.

- Ты завтра тоже умрешь, - сказал смотритель.

В конце коридора была железная решетка. Чиновники отодвинули ее. За решеткой оказался небольшой коридор с несколькими камерами - изоляторами.

Одну из дверей открыли. Получив пинок в спину, я влетел в камеру. И снова за мной захлопнулась дверь.

Обстановка такая же, как и в той камере, которую я покинул, только окно выше и меньше. Над койкой стена забрызгана кровью. Очевидно, это свежая кровь: в воздухе еще пахнет кисловатым...

Я лег на железный матрац. Не было ни тюфяка, ни одеяла. Через окно я слышал отдельные выстрелы, затем залп, потом снова выстрелы, вперемежку с криками. Эти крики звучали в ушах и тогда, когда кричавший уже замолкал навеки, как будто ухо сфотографировало звуки. Потом я забылся.

... Когда я проснулся, свет был еще очень, очень неопределенным; меня разбудил какой - то звук. Я прислушался: кто - то пел. Это было где - то близко. Наверное, это пел заключенный в одной из камер напротив. Я приподнялся и почувствовал, как у меня замерло сердце: заключенный пел «Интернационал».

Я читал репортажи о германских тюрьмах и концентрационных лагерях. О пении «Интернационала» заключенными как политическом протесте, как последней демонстрации пишут часто. Мне эти описания казались чересчур мелодраматичными и неправдоподобными. Теперь я слышал сам, как человек, который знает, что должен умереть, пел «Интернационал».

Хриплый, немелодичный голос звучал невыразимо трогательно. Человек повторял припев два - три раза, хрипло, медленно, чтобы протянуть время, чтобы снова вокруг него не наступила тишина. Я встал и подошел к двери, я стоял, как парализованный, стуча зубами, стоял с поднятым кулаком, как на собраниях в Мадриде и в Валенсии. Я был уверен, что во всех остальных камерах так же молча, с поднятыми кулаками, прощаясь, стояли другие заключенные.

Он пел и пел. Я видел его перед собой: заросшего, избитого, с окровавленным лицом, с мукой в глазах.

А ведь те должны были его слышать; они придут и изобьют его до смерти.

Как мы его любили! Никакая сила не могла закрыть его рта. Он пел и пел...

Л. Герасимова, перевод с немецкого.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.