Исполнилось двадцать лет со дня смерти великого русского художника - реалиста Ильи Ефимовича Репина. В его творчестве нашли выражение лучшие черты русского реалистического искусства.

Его картины «Бурлаки на Волге». «Крестный ход в Курской губ.», «Иван Грозный и сын его Иван», «Запорожцы». «Не ждали» и сотни других вошли в золотой фонд русской живописи.

Воспоминания «Мои восторги» Илья Ефимович написал о самых интересных минутах своей жизни. Приводимый ниже отрывок относится ко времени пребывания Репина в Академии художеств, когда он готовил свою программную работу «Воскрешение дочери Иаира». за которую получил в 1872 году большую золотую медаль.

Мои восторги

... Есть особое, поглощающее очарование в трагизме. Я испытал это, когда писал академическую программу «Воскрешение дочери Иаира». Более месяца сначала я компоновал картину: представлял фигуры, изменял их движения и, главным образом, искал красивых линий пятна и классических форм в массах. В то же время под влиянием разговоров с Крамским, я всё более устанавливался в отрицании и классического направления, и академической школы живописи во имя нашей русской реальной самобытности в искусстве. Наконец дошло это до того, что я решил совсем бросить Академию художеств, выйти из Академии на свой страх в жизнь и начать по - новому.

По дороге от Крамского к себе (очень много хороших новых мыслей мне приходило по дороге и особенно в дороге, в большой дороге) я вдруг осеняюсь мыслию: да нельзя ли эту же тему - «воскрешение дочери Иаира» - на этом же большом холсте сейчас же, т.е. завтра, и начать по - новому, по - живому, как мерещится у меня в воображении эта сцена. Припомню настроение, когда умерла моя сестра Устя, и как это поразило всю семью... И дом, и комнаты - всё как - то потемнело, сжалось в горе и давило.

Нельзя ли это как - нибудь выразить; что будет, то будет... Скорей бы утро. И вот я принялся с утра. Я принялся, без всякой оглядки, стирать большою тряпкою всю мою академическую работу четырёх месяцев. Угля уже наслоилось так густо и толсто на холсте, что я скоро догадался вытирать только светлые места, и это быстро начало увлекать меня в широкие массы света и тени.

Итак, я перед большим холстом, который начинает втягивать меня своим мрачным тоном. Смелая постановка реальной сцены обуревала меня ускоренным темпом, и к вечеру я уже решил фиксировать уголь, так как и руки и даже платок носовой мой были, как у углекопа из «Жерминаля» Зола. Утро. Краска - простая чёрная кость (Bein schwarz) - особенно отвечала моему настроению, когда по зафиксированному углю я покрывал ею тёмные места на холсте. К вечеру картина моя уже была так впечатлительна, что у меня самого проходила какая - то дрожь по спине.

Первому я показал свою картину - через несколько дней - Зеленскому, очень болезненному конкуренту, уже получившему золотую медаль. Он остановился, слегка присев и опустив руки, и долго молчал. Он был так серьёзно поражён, что и я молчал и боялся нарушать его переживание.

Зеленский не был моим конкурентом; он уже готовился уезжать за границу. Он был очень худ и очень бледен, говорил тихо, с большим трудом, но чувствовал глубоко. Его программа «Блудный сын» на малую золотую медаль произвела на меня неизгладимое впечатление.

- Ах, ведь, это картина!... - только и сказал он, когда я хотел узнать его мнение.

И я много трагических часов провёл за этим холстом, когда бейн - шварц с прибавкою робертсона - медиума всё больше и больше усиливали иллюзию глубины и особого настроения, которое шло из картины.

Чуть - чуть я прибавлял некоторых красок и долго боялся начать писать вовсю - всеми красками - по этой живой подготовке. И, должен сказать, это был лучший момент картины. Всякий исполненный до полной реальности предмет в картине уже ослаблял общее впечатление, которое было почти музыкально. Очень трудно было не выйти из этого неуловимого тона - глубокого, прозрачного и цельного уже по случаю своего одноударного возникновения.

Брат мой, музыкант, ученик консерватории, тогда жил со мной. И, придя из мастерской, я просил его играть «Quasi una fantasia» Бетховена. Эта музыка опять переносила меня к моему холсту. До бесконечности я наслаждался этими звуками. Ещё, ещё... Он её изучал и играл подолгу; и повторения, особенно прелюдии, меня трогали до слёз... Какое это было счастье...

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.