— Никита Иваныч, Анщуца не видали?!
— Как же, видал. На почте он...
— Слушай, посиди-ка ты тут,— это Мигович уже мне говорит,— а я смотаюсь за Володькой. Раз-два—и назад... Или знаешь что, потолкуй пока с Никитой Иванычем. Это управляющий отделением.
Я зашел к Ярошенко. Он посмотрел на меня с явным интересом и спросил:
— Васька-то опять, наверное, бракодела выловил? Не выловил, говорите? Ну-ну... Значит, нет бракоделов. А то бы Васька с них шкуру спустил. Слыхали, наверно, про Александра Ходановича, агронома нашего?
Я не слыхал.
— Было у нас бракодельство, было. Хлопцы сеять начали. А сеялки им старые достались. Такие сеялки, что их труднее отремонтировать, чем часы. И, конечно, насчет нормы высева на этих агрегатах дело плохо. А Ходанович крутил свой мотоцикл. И докрутился до того, что девяносто гектаров пришлось пересеивать. Васька как обнаружил это дело — аж побелел: агроном, и такое допустил! Нарисовали агронома и по всем отделениям развесили. Потом Васька говорит: «Ходанович здороваться перестал». А я думаю так: пообижается агроном, пообижается и поймет, что прав все-таки Мигович был. Дело есть дело.
Старик оказался интересным, и говорить с ним было одно удовольствие. Но тут под окном затрещал мотоцикл, и я вышел на улицу.
— Знакомься. Это Володя Анщуц Комсорг, прожектор, киномеханик.
Володя был сердит. Василий тоже: ему бы сейчас громы и молнии, и он метал бы их, невзирая на лица.
— Христофоров негодяй! Тринадцать центнеров зерна спер. Я его, гада, так раскручу, что он до пенсии плакать будет.
— А после выхода на пенсию?
— Тоже! — жестко отрезал Василий.— Ладно, ты меня извини. Не до шуток. Звонил уже я куда надо. Сейчас возьмут его. А тут еще Васька Сурнайбаев напился — четвертый час агрегат стоит. В общем, Володя, включаем прожектор — и никакой пощады!
...И снова я за спиной у Василия. И снова нас швыряет с одного ухаба на другой. Я кричу ему прямо в ухо:
— Слушай, Вася, а может, ты в самом деле перегнул с агрономом? Не может же он везде поспеть! Живой человек.
— Все мы люди. А ты знаешь, что значит пересеять девяносто гектаров? Это все равно, что три агрегата целый день простояли. Понял? Целый день! Тот самый, который год кормит... Девяносто гектаров равнодушия — вот что это такое! Ты у Володьки бы спросил. Я вот спрашивал. Молчит, потому что от злости говорить не может. Это ты понимаешь?
Это я понимал.
Понимал, потому что знал и Володю, и. Толю Колпакова, и Тамилу Ермоленко, и веру Ходорошко — «прожектористов», ребят, одержимых идеей железного порядка на всех без исключения участках работы.
Я понимал это. И вопреки всем правилам движения хлопнул главного совхозного «прожекториста» Васю Миговича по плечу, и мы помчались дальше — навстречу дороге...
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.