В лесу свалили мы (как бы случайно оказался с нами кузнец Никита Васильевич) нужной величины сосну, обрубили у нее сучья, обделали все лучшим образом, ибо и Черновы были вовлечены в работу, и постепенно, занося то один конец, то другой, с шумом, с гамом перетащили кое-как столб из леса в село.

Когда была вырыта яма и столб с вертушкой наверху установлен прямо и прочно, а к крючкам вертушки прицеплены были толстые новые канаты, наступил праздник. Никто не знал сначала, как нужно кататься на этих гигантских шагах, и длинноногому председателю самому пришлось демонстрировать столь невиданный ни в кои веки в селе Олепине способ развлечения. Но очень скоро мы не только научились кататься, но и приспособились «подносить» друг друга длинными кольями кверху так, что тому же Сергею Ивановичу пришлось умерить наш пыл из боязни, как бы «шаги» не превратились в орудие убийства.

Возле гигантских шагов вскоре появилась площадка с городками, а лотом в сельсовете нашелся волейбольный мяч, и нам, незаметно для нас самих, стало совсем некогда ни палить из самоделок, ни лазить по колокольне.

На другой год Сергей Иванович обещался привезти малокалиберную винтовку и всех нас научить стрелять. Но на другой год я уехал учиться в город, и олепинское детство для меня навсегда кончилось.

Последняя встреча с Валькой Грубовым у меня была такая. В техникуме, где я учился, вахтер передал мне записку: «Володя, мы с Васей Кузовым в школе № S. Надо бы попрощаться».

Школа номер пять была поблизости от техникума, и я немедленно помчался туда. Во дворе школы, в коридорах, в классах - всюду на своих чемоданах и мешках, и на земле, и на полу, и на партах, и на подоконниках сидели новобранцы. Был сентябрь - третий месяц войны.

Ребята увидели меня первыми, поскольку я шел в рост, и окликнули. Невеселая это была встреча. Совсем недавно мы играли в красный десант и думали, что история обошла нас, все совершив и позвав ко всему готовому. Семнадцатилетние мальчишки, дружки мои, которых Фомичев так и не успел научить стрелять, уходили фактически прямо на фронт. Я был всего лишь годом моложе их, но то, что они, остриженные под нулевку, с вещмешками сидели в здании школы и ждали отправки из города, а я еще оставался, сделало их гораздо старше меня.

На чемодане разложили олепинскую домашнюю снедь: вареное мясо, яйца, лепешки, лук. Мы поели. Валька, зная, наверное, как живут студенты, отрезал кусок вареной свинины и дал мне с собой, сказав:

- Мы едем на казенный харч, там голодом не заморят.

Они, Валька с Васей Кузовым, так и служили и всевали вместе. На глазах у Васи и погиб Валька Грубое.

- Под Воронежем, - рассказывал Вася, - как прижал нас немец, мы - отбиваться. Валька за бугром из миномета палил. Вдруг меня зовут. Гляжу, лицо у него все разворочено, а сам он лежит и глядит на меня. Он ведь глупо погиб: одна мина из миномета не вылетела, а он другую в ствол отпустил. В горячке боя все бывает. Сам знаешь, что после этого могло произойти. Отшибло ему напрочь нижнюю челюсть. Он глядит на меня жалостливо, глазами на флягу показывает - пить просит, а сам не знает, что пить-то ему уж нечем. Ну, потом унесли его...

Бошка перед уходом в армию выправился в кряжистого, крепкого паренька с удивительными темно-синими глазами, каких я не встречал потом не только у мужчин, но и у женщин. Ему тоже было семнадцать лет, когда уходил в солдаты. Матери он писал: «Все идем и идем, а погода очень сырая. Портянки сушу у себя на груди под рубахой».

Про письмо мне рассказала его мать - тетя Нюша, которую сильнее всего поразила именно эта бытовая деталь: сушение портянок под рубахой, и она часто говорила об этом вслух, всплескивая руками и плача: «Застудит грудь-то, хоть бы он выжимал их сначала!..»

Кажется, не было похоронной, вот почему тетя Нюша долго после войны ждала своего младшего сына. Ей все снилось, как он возвращается в село. «Все будто ноги на крыльце вытирает. Долго вытирает, а я кричу: чего вытирать, заходи уж так! Я один раз поленом его огрела за то, что грязь на ногах принес, вот, значит, он ноги-то все и вытирает».

Странно, но мне раз шесть с разными подробностями снилось, как Борис Грубое возвращается в Олепино. Я рассказал об этом тете Нюше. Она обрадовалась совладению так, как будто уж пришло от сына письмо или другая какая весточка. Но это было в первые два года. Вот уж и еще двенадцать лет прошло, а ни мне, ни самой тете Нюше больше не верится в чудесное возвращение Бошки.

Старший из трех братьев, Николай, остался жив. Он женился и живет на стороне. Алексей Павлович и тетя Нюша уехали из Оленина, продав иструхлявивший домишко свой на дрова за две с половиной тысячи.

Я думал, что на месте дома останется зиять неприятная пустота. Но Николай Жильцов, женившись и отделившись от отца, построил на этом месте новую избу. Недавно у него родился первенец. Значит, продолжается биение жизни в селе Олепине.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.