Горький хлеб на чужбине

...Турок Салим Сетин работает в Гамбурге, живет в крошечной, запущенной донельзя квартире. «С потолка сочится вода, дом заражен мышами и крысами. Оба ребенка этого рабочего – годовалый мальчик и двухлетняя девочка – постоянно болеют. У них экзема на коже, расстройства желудочно-кишечной системы. Когда родители обратились за советом к врачу, то услышали в ответ, что причиной болезни их детей являются катастрофические жилищные условия», – пишет журнал «Штерн». Найти более достойное жилье Сетин пытается уже в течение трех лет. Безуспешно.

Стога сена, сараи, полуразвалившиеся лачуги – вот уже больше десятилетия тысячи людей пользуются такими жилищами, и власти закрывают на это глаза. Но в последнее время чиновники все чаще стали наведываться в эти жалкие пристанища. Они тщательно обмеривают помещения, выясняют. имеет ли каждый член семьи тот минимум жилой площади, который предусмотрен законом: 8 квадратных метров на человека, каждая комната площадью не менее 6 квадратных метров.

Однако отнюдь не забота о нуждах жильцов руководит чиновниками. Они приходят с совершенно иной целью: если комната оказывается слишком маленькой, всей семье может быть отказано в праве проживать в ФРГ...

Появление на западноевропейском рынке труда большого числа дешевых рабочих рук долгое время позволяло монополиям сдерживать борьбу национального пролетариата за повышение жизненного уровня, за улучшение условий труда. В Заключительном акте общеевропейского совещания в Хельсинки специальным пунктом записано такое требование: «Обеспечить равноправие между рабочими-иммигрантами и гражданами принимающих стран в том, что касается условий найма и труда, а также социального обслуживания, и следить за тем, чтобы для рабочих-мигрантов создавались удовлетворительные условия жизни, особенно в отношении жилья». Выполняется ли это положение Заключительного акта? Ни власти, ни предприниматели об этом и не думали.

Западная буржуазная печать не часто обращается к такой невыгодной для капиталистического общества теме, как участь иностранных рабочих. Однако время от времени эта проблема оказывается в центре внимания – не потому, что кого-то действительно волнует участь этой бесправной категории трудящихся, а из-за опасности, которую представляют рабочие-мигранты как «взрывоопасная социальная бомба», способная вызывать «беспорядки» в «обществе благоденствия».

На улицах Мюнхена и Франкфурта-на-Майне, Кёльна и Гамбурга в будние и воскресные дни мне много раз попадались ватаги иностранных рабочих, выделявшихся своей простой, дешевой одеждой и непреходящей тоской в глазах. Люди не знали, куда себя деть. На развлечения, требующие финансовых затрат, денег нет. Надо экономить, собирать пфенниг к пфеннигу, иначе зачем было ехать на чужбину?

А за то, что бродишь по улицам, смотришь на уходящие на родину поезда на вокзалах, платить не надо. Иногда у меня невольно возникала мысль: что было бы, если бы эти незаметные труженики разом покинули Федеративную республику? Улицы тогда, видимо, не были бы так хорошо подметены, мусорные ящики не были бы очищены, доменные печи не были бы освобождены от шлака. Не захлебнулись ли бы в грязи и отбросах те, кто так гордится своей чистоплотностью? В том же Мюнхене, например, в начале 70-х годов 93 процента мусорщиков составляли иностранцы...

И как бы в подтверждение этих своих мыслей я прочел в гамбургском еженедельнике «Цайт»: «В Альтес Ланд под Гамбургом урожай яблок остался бы неубранным, на рыбных заводах в Куксхафене протухли бы сельди, на кёльнском почтамте остались бы неразобранными письма, на штутгартском кладбище некому было бы закапывать покойников, а в гостиницах никто не застилал бы постели, если бы не было иностранных рабочих, которые, во-первых, стоят дешево, а во-вторых, не станут противиться, даже если их заставить работать в ночь на воскресенье».

«Ни один немец не хочет у нас работать», – сетует директор очистных сооружений Кёльна. 80 процентов его сотрудников – иностранцы. Коммунальные власти, выпустившие рекламный плакат, призывающий работать на мусоровозах, пригласили позировать для него итальянца...

В случае ухода иностранцев очень туго пришлось бы автомобильной промышленности. Каждый четвертый, работающий на заводах «Даймлер – Бенц», чья эмблема стала символом благосостояния страны, – иностранец. Сталеплавильным заводам также грозило бы закрытие: в цехах, где жара и едкие пары особенно вредны для здоровья, каждый третий рабочий – выходец с юга Европы.

Какую бы отрасль производства ни взять – повсюду процент иностранных рабочих высок. На концерне «Зальцгиттер» работают 52,4 тысячи человек, из них 5,7 тысячи – иностранцы, на «Рурколе-АГ» – 21,6 тысячи из 138 тысяч тоже иностранцы. Из каждых 12 рабочих на рыбоперерабатывающих заводах 8 иностранцев. Почти все они трудятся на конвейере. В то же время в кабинетах и канцеляриях сидят почти исключительно немцы. Из 699 служащих главного управления компании «Нордзее ГмбХ» (Бремерхафен) только 6 процентов составляют иностранцы.

...Конец рабочего дня в Мюнхене. Среди пассажиров автобуса – иностранный рабочий, он молча сидит и задумчиво смотрит в окно.

– Встань, негодяй! Ишь, расселся тут. Вон отсюда, твое место в Турции!

Человек испуганно вскакивает. Глаза пожилой холеной дамы с ненавистью смотрят на иностранного рабочего. Пассажиры-немцы восторженно глядят на даму. Восхищены ее поступком. Турок, не поднимая глаз от пола, поспешно выходит на ближайшей остановке. Зачем ждать, пока тебя изобьют...

Злобный расистский лозунг «Иностранцев – вон!» я видел на заборах и фасадах домов в разных городах ФРГ. В парках встречаются скамейки, на которых намалевано: «Только для белых» или «Не для иностранцев».

Репортер издающегося в Гамбурге еженедельника «Штерн» Герхард Кромшрёдер на себе испытал, что такое быть иностранным рабочим, например, турком, в ФРГ. Вот что он рассказывает о своем «опыте»:

«Опернкафе» расположено неподалеку от недавно отреставрированного здания франкфуртской Старой оперы. Еще три. недели назад меня здесь приветливо и внимательно обслуживали. Но сегодня все выглядит иначе.

Для того, чтобы самому убедиться, действительно ли враждебность по отношению к иностранцам в ФРГ становится все более распространенным явлением, я превратился в турка. Для этого я окрасил свои пшеничного цвета усы, брови и волосы в черный цвет

и оделся по последнему крику моды начала семидесятых годов: я надел белую сорочку с большим воротничком, широкий галстук с пестрым рисунком, голубой пиджак и светлые расклешенные брюки.

Превращение, кажется, удалось. Когда в кафе я прохожу мимо стойки, хорошо одетый господин замечает; «Вот идет восточный человек». В кафе мало посетителей. Я осматриваюсь, и в это время путь мне преграждает официантка – миловидная девушка не старше 25 лет. «Вы заказывали столик?» – спрашивает она. Я отвечаю ей на том немецком языке, на котором, как принято считать, говорят турки: «Я не заказываю столик – все пусто. Я пью чашку кофе, пожалуйста». И усаживаюсь за ближайший свободный столик.