В сборнике «Воспоминания о Есенине», выпущенном издательством «Московский рабочий», я обратил внимание на одно обстоятельство: в нем нет воспоминаний современников о пребывании поэта в Соединенных Штатах. Вероятно, такие воспоминания существуют, но написаны они эмигрантами или вообще недоброжелателями, между тем четыре месяца, проведенные Есениным в Штатах, как мы знаем, болезненно отразились на его психике, и это мы чувствовали при встречах, даже случайных и кратких.

Что же происходило в Соединенных Штатах и в «Железном Миргороде», как Есенин окрестил Нью-Йорк, почему в поэте произошли такие резкие, видимые перемены после путешествия? Это не могло не интересовать. Обращаться к газетам того времени, особенно к эмигрантским и американским, не имело смысла по причинам, о которых я сказал выше. В конце концов прошли годы, и, как всегда бывает, интерес к поэту, правда, и раньше никогда не угасавший, особенно разгорелся в дни семидесятилетия со дня его рождения.

И вот в январе нынешнего года случайно я встретил человека, который знал более, чем кто-нибудь другой, о пребывании Есенина в Соединенных Штатах. Это был известный американский импрессарио Сол Юрок (благодаря его деловитости и энергии Америка и Канада увидели наш советский балет, оперу Большого театра, услышали наших знаменитых музыкантов-исполнителей).

Выходец из России, Сол Юрок занялся театральным предпринимательством, он был импрессарио Шаляпина, Павловой, он же пригласил Айседору Дункан в Соединенные Штаты в 1923 году. Таким образом, Юрок провел четыре месяца с Есениным и Дункан.

— Это было так, — начал Юрок. — Знаменитая балерина Анна Павлова рассказала мне о школе для русских девочек, о школе танца, организованной в Москве Айседорой Дункан. Павлова с восторгом говорила об этом. Мне пришло в голову пригласить девочек в Америку. Тогда, в 1923 году, о России писали всякую чепуху, и я подумал о том, что хорошо бы показать моим соотечественникам искусство танца, которое создается в Москве. Но в тот год гастроли не состоялись. Я, разумеется, знал Айседору Дункан, она выступала в Америке с шестью девушками, одна из них была ее приемная дочь Ирма, руководительница школы в Москве. И вдруг я получаю предложение устроить гастроли Айседоры, одной, без школы. Я немедленно согласился.

Я узнал, что она приезжает с мужем, русским поэтом Сергеем Есениным. О нем как о поэте я знал, признаюсь, очень немного, но мои друзья, русские, говорили о нем как о необыкновенном таланте. Айседора и Есенин прибыли в Нью-Йорк на пароходе «Париж». Вот тут и начались первые злоключения...

Я слушал внимательно потому, что мистер Юрок если и не был сведущим человеком в русской поэзии, то был человеком наблюдательным, он сохранил прекрасную память, а главное, был благожелательно настроен не только к Айседоре, но и к Есенину. Он думал увидеть экзальтированного поэта, вероятно, декадента, на которого должны произвести огромное впечатление Америка, Нью-Йорк, небоскребы, технический прогресс и так далее.

Этого, как мы знаем, не произошло.

— «Париж» прибыл в Нью-Йорк, и хотя у Есенина была виза, но иммиграционные чиновники, имея особые инструкции, потребовали, чтобы Есенин остался на Эллис-айленд («Острове слез»), пока ему не разрешат пребывание в Америке. Айседора Дункан, как американка, не имела препятствий, она могла сойти на берег, но отказалась покинуть Есенина и возмущалась действиями властей.

— Мне удалось, — рассказывает Юрок, — уговорить чиновников оставить Есенина и Дункан на пароходе, здесь они должны были провести ночь... Я думаю, что эти препятствия возникли потому, что до наших властей дошли сведения о том, как восхищалась Айседора советским строем и революцией в России. А кроме того, настораживал чиновников и вид поэта — он был в русской поддевке, в сапогах и шапке, кажется, папахе. Пока они находились на пароходе, мне удалось убедить представителей властей не задерживать Есенина. Он и Айседора сошли на берег и с «Острова слез» решили отправиться пешком в отель «Уолдорф-Астория»... Я забыл вам сказать, что Айседору ожидала на пристани толпа репортеров, и она и Есенин имели, как говорится, громадное «паблисити» в печати. Не скрою, что это было вполне в моих интересах. Когда они выразили желание отправиться пешком, я был более чем удивлен: от Эллис-айленд до отеля надо было пройти большое расстояние, чуть не сорок кварталов... Мы шли, а вокруг нас собралась толпа репортеров и любопытных, все смотрели на Есенина. Надо сказать, что он был очень красив, и ему так шла русская одежда. Словом, эта прогулка была отличной рекламой. В интервью, которые дала Айседора газетам, как вы знаете, она восторженно говорила о Советской стране. Это, конечно, насторожило и русских эмигрантов и тех, кто был настроен против Советов. Но, с другой стороны, привлекло симпатии друзей. Но вас интересует Есенин, правда?

Должен сказать, что он был мне очень симпатичен, умница, красавец, приятный собеседник. И вот начались гастроли. Перед выступлением она произнесла страстную речь в защиту советской революции и советского строя. Речь произвела большое впечатление своей искренностью, но зал разделился, одни устроили ей овацию, другие шикали. Что же касается представителей властей, то они были шокированы и заявили мне, что здесь, в Карнеги-холл, не митинг, а вечер танцев. Интересно, что Есенин стоял во время ее речей за кулисами и следил за тем, какое впечатление производят ее слова. Айседора говорила прекрасно, многие хотели ее слушать, потому что, откровенно говоря, ее танцы из-за ее возраста уже не производили прежнего впечатления, кроме того, зрители хотели знать правду о России.

После трех спектаклей в Нью-Йорке — мы в Бостоне. Там уже в качестве оратора выступил Есенин, он произнес речь по-русски, высунувшись в открытое окно здания «Симфони-холл», где должна была выступить Айседора Дункан.

Можно себе представить, какое впечатление произвело выступление Есенина. Многие собравшиеся под окном его не понимали, но костюм и внешность поразили, и ему устроили что-то вроде овации. На представителей властей это произвело иное впечатление. Газеты снова подняли шум, и в Индианаполисе пришлось отменить вечер танцев Дункан.

Предстоял вечер в Чикаго, там я опасался большого скандала. Я говорил с Айседорой и Есениным и просил их не делать публичных выступлений. Она отвечала: «Я американка и могу говорить все, что думаю о такой прекрасной стране, как Россия». Есенин посмеивался, кстати, он говорил очень хорошо из окна в Бостоне, говорил о том, что его страна создаст светлое будущее для народа, что у нее есть идеал, указывающий ей путь к счастью. Тот, кто знал русский язык, ему аплодировал.

Тут я прервал мистера Юрока и спросил, приходилось ли ему слушать стихи Есенина в его исполнении.

— Конечно! Я ведь не забыл русский язык. Есенин очень охотно читал свои стихи. Я слушал его не раз в номере гостиницы и даже в моем концертном бюро, куда он часто приходил. Читал он замечательно, я думал, если бы он читал свои стихи в переводах по-английски с таким же чувством, то имел бы большой успех. Но, конечно, у него была русская душа, он был национальным поэтом, и эти чувства мог выразить только на родном языке. Но должен сказать, что даже служащие бюро, не знавшие русского языка, слушали его, им нравился его голос, его манера декламации. Но я продолжу. Айседора доставляла мне все больше и больше неприятностей. Она заявила: «Я не могу танцевать без виски и шампанского», — а у нас был «сухой закон», и доставать спиртные напитки по ее вкусу было трудно. И танцевать она стала как-то распущенно, равнодушно, и зрители это почувствовали. Мне кажется, то есть это было в действительности, публика больше интересовалась ее мужем, Есениным, чем Айседорой, когда он появлялся в зале или фойе. Репортеры уделяли ему много внимания.

Турне Айседоры шло к концу, сборы упали. В Бруклине я просил ее не выступать с речами, на этом настаивали власти. Она обещала. А публика, наоборот, хотела ее слушать, она ведь прожила долго в России, а Россия всех интересовала. И вот произошел такой инцидент. Она вышла на сцену, и аккомпаниатор занял место у рояля. Из публики стали требовать, чтобы Дункан говорила. Она приложила палец к губам и развела руками, показывая, что ей не позволяют говорить. «Кто вам запретил?» — стали кричать из публики. Она сказала: «Юрок». Я стоял позади в зале, и все, обратившись ко мне, зашумели: «Пусть говорит!» Словом, получилась неприятная история. Я же не мог объяснить, кто на самом деле запретил выступления Айседоры. Должен сказать, что Есенин часто уходил от Айседоры, и это ее волновало, он находил людей, которые вместе с ним бродили по Нью-Йорку, и возвращался он не совсем трезвый, мягко говоря. Эти его исчезновения возмущали Дункан.

Гастроли кончились, и они отправились в Европу. С Есениным мы очень тепло простились. У меня было предчувствие, что этот странный брак скоро кончится... Больше я Есенина не встречал. Что же касается Дункан, то мы виделись с ней в Париже во второразрядной гостинице. Я поднялся в ее номер. Была включена только одна лампа, глаза Айседоры лихорадочно блестели, я думаю, что после алкоголя она перешла к наркотикам. О Есенине она вспоминала со слезами, потом сказала мне:

«Если со мной что-нибудь случится, я чувствую, что это будет скоро, дайте мне слово, что вы привезете мою московскую школу в Америку».

Я дал ей слово и исполнил его в 1928 году.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.