Душа огня

- Дяденька! - с дрожью сказал он. - Дяденька!...

И, не находя слов, протянул свою бумажку.

Тихон с некоторым недоумением взял её и начал развёртывать, а на Сёмку напал такой ужас, что он повернулся и бросился бежать.

Быстро пролетели мимо колхозный колодец, прясло у конюшни, куча бревен у правленческого амбара. Из трубы сёмкиного дома валил сизый дым: мать сегодня пекла хлебы. И Сёмка, чтобы никто не видел его позора, юркнул во двор и забился на сеновал.

Всё было кончено. Теперь Сёмка уже твёрдо знал, что Тихон не возьмёт его в подручные, раз считает его лодырем и ротозеем. Он даже всплакнул немножко, а поплакав, уснул.

Спал он, по-видимому, не очень долго и проснулся от шума и криков на улице.

Кричала па улице одна сёмкина мать, но казалось, что шумели, по крайней мере, две - той женщины. Мать, кажется, кого-то благодарила, но на таких высоких нотах, что это легко было принять за брань.

- Спасибо, добрый человек, спасибо! Дай тебе бог здоровья! По гроб жизни этого не забуду... Я ведь и сама вижу, что парень как дурной ходит: спросишь - не отвечает, глядит - не видит...

Заинтересованный Сёмка встал, просунул голову в тесное окошко сеновала и увидел у ворот мать и... кузнеца Тихона.

- Присылай, присылай! - снисходительно басил Тихон. - Научим!... Я давно примечаю, что малец кузней интересуется. Да вот, видишь ты, пошутить хотел, а он такого стрекача задал, что на машине не угонишься.

Не то Сёмка чем-нибудь выдал своё присутствие, не то это произошло случайно, но кузнец посмотрел вверх и увидел торчащую а окошке всклокоченную, засорённую сеном голову.

- А вон он, соловей! Высоко залетел, под самую крышу... Ну, ну, твоё счастье, Семён! Приходи завтра на работу, подручным будешь.

С момента поступления в кузницу для Сёмки началась новая жизнь.

Теперь, когда он сам был участником работы, всё представлялось ему ещё необыкновеннее и интереснее. Ему нравился вызывавший с горле щекотанье горьковатый, острый дымок, наполнявший кузницу по утрам, когда заново разводился остывший за ночь горн. Ядрёный запах новеньких кожаных мехов и сыроватый холодок кирпичных стен встречали его теперь ежедневно, как только он раскрывал ворота. Даже синие чешуйки окалины устилавшие земляной пол, начинали переливаться и блестеть в солнечном свете, проникавшем в кузницу вместе с Сёмкой.

Теперь он по обязанности приходил сюда раньше всех. Он приносил из сарая запас сухого, звеневшего в куле древесного угля, подметал пол, наливал в горновую колоду воды и, наконец, разводил самый горн.

Когда над чёрной грудой наложенного в горн угля сперва вставал клуб ядовито-сизого дыма, а потом вдруг выпрыгивали оранжевые и жёлтые языки и пускались вприсядку над воющим соплом, тогда в груди у Сёмки тоже что-то начинало звенеть и разгораться.

Солнце из красного ещё не успевало сделаться белым, как приходили Тихон и Большой Гриша. В кузнице к этому времени всё уже было прибрано и приготовлено.

- Дело, дело, Семён! - одобрительно говаривал Тихон, не высказывая, впрочем, прямой похвалы. - А ну, работнички, начнём!

И работа начиналась.

Каждый раз, когда прибавлялся свежий уголь, над горном начинали выплясывать огненные молодцы в синих рубахах и красных сапожках. Гулкие удары сотрясали землю. Тихон, подгоняя молотобойцев, ловко и быстро повёртывал поковку.